Наследие - Уэбб Кэтрин

Дети поспешили к бакалейщику. Им досталась мятая коврига, и, хотя денег у них осталось только на две сахарные мышки, дама за прилавком улыбнулась Мередит и протянула им третью.

– Нечасто приходится видеть вас в деревне, мисс Мередит, – сказала дама, и Мередит замерла. Откуда эта дама знает, как ее зовут? Вдруг она все расскажет миссис Придди? Девочка побледнела, в глазах мигом закипели слезы. – Ну, ну, не пугайтесь так! Я вас никому не выдам, – обнадежила ее дама.

– Спасибо, миссис Картер! – радостно поблагодарила Мария, и они вышли из лавки, чтобы немедля наброситься на сладости.

– Почему тебе запрещают ходить в деревню? Здесь тебе не сделают ничего плохого, – заговорил Флаг, когда они остановились у пруда посмотреть на раскричавшихся уток.

Они уселись на траву, Мередит грызла свою сахарную мышку, стараясь растянуть удовольствие. Ей так редко перепадало сладкое.

– Мама говорит, это неподобающе, – ответила Мередит.

– Что значит «неподобающе»? – уточнила Мария, облизывая пальцы.

Мередит пожала плечами.

– Это значит, она слишком хороша, чтобы знаться с простонародьем. С такими, как мы. – Флага, казалось, это забавляло.

Девочки некоторое время размышляли об этом молча.

– А… что будет, если твоя мама узнает, что ты была тут с нами? – спросила наконец Мария.

– Меня… поругают, – неуверенно предположила Мередит.

На самом деле она даже не представляла, что теперь с нею будет. Ей столько раз строго наказывали даже близко не подходить к Динсдейлам. И вот она без спросу ушла из сада, пошла с ними в деревню, разговаривает с ними, а у бакалейщика ее видела женщина, которой известно ее имя, и все это вместе было просто чудесно. Охваченная тревогой, она проглотила остатки сахарной мышки, утратившей вдруг всю свою сладость.

– Мне пора. – Мередит поднялась на ноги.

Динсдейлы, заметив, как изменилось ее настроение, не стали уговаривать, тоже встали, и они вместе побрели по дороге.

Подойдя к ограде, Мередит проворно проскользнула сквозь щель в воротах и поскорее закрыла их. Она не решалась поднять глаза и взглянуть на дом, чтобы проверить, не смотрит ли кто в окно. Кровь стучала в висках, и, только захлопнув ворота, девочка немного успокоилась. Она ухватилась за перекладину, чтобы не упасть, и отдышалась.

– Странная ты, ничего не скажешь, – удивленно улыбнулся ей Флаг.

– Приходи к нам завтра на чай, – пригласила Мария. – Мамуля разрешила, я ее уже спрашивала.

– Спасибо. Но… я не знаю, – пролепетала Мередит.

Она устала от приключения и не могла сейчас ни о чем думать, только бы убраться от ворот, чтобы никто не заметил, как она с ними разговаривала. Динсдейлы ушли, а Мередит, просунув лицо сквозь ограду, глядела им вслед, наслаждаясь прикосновением холодного металла к коже. Флаг сорвал длинный стебель лапчатки, сунул Марии за шиворот, и светловолосая девочка закрутилась, пытаясь вытащить травинку. Когда они скрылись из вида, Мередит повернулась и увидела мать. Она стояла у окна верхнего вестибюля и наблюдала за ней. Лицо за стеклом было призрачно-бледным, глаза неестественно расширены. Она была похожа на привидение, замершее в вечной муке.

У Мередит остановилось сердце. Она было рванулась, чтобы убежать, скрыться в дальнем уголке сада. Но так будет только хуже, поняла она с беспощадной ясностью. Она вдруг ужасно захотела в туалет и на миг даже испугалась, что описается. На дрожащих ногах она медленно подошла к дому, поднялась по лестнице и двинулась по коридору, где ждала ее мать.

– Как ты посмела? – прошептала Кэролайн.

Мередит смотрела себе под ноги. Ее молчание еще сильнее разъярило мать.

– Как ты посмела? – вскрикнула она так громко, что Мередит подпрыгнула и начала плакать. – Отвечай, куда ты с ними ходила? Чем вы занимались?

В нижнем вестибюле показалась миссис Придди, торопливо поднявшись, она встала рядом с девочкой, прикрывая ее.

– Миледи… Что-то случилось? – почтительно обратилась экономка к Кэролайн.

Кэролайн не удостоила ее вниманием. Она нагнулась, схватила Мередит за плечи и несколько раз сильно встряхнула.

– Отвечай! Как ты смеешь меня ослушаться, девчонка?! – кричала она, брызгая слюной; исхудавшее лицо было искажено яростью.

Мередит, испуганная донельзя, плакала навзрыд, слезы потоками текли по щекам. Выпрямившись, Кэролайн прерывисто вздохнула, ноздри у нее побелели. Смерив дочь взглядом, она с размаху дала ей пощечину.

– Миледи! Довольно! – ахнула миссис Придди.

Мередит, потрясенная, молчала, впившись глазами в материнскую юбку, не решаясь отвести от нее взгляд. Кэролайн вновь схватила девочку за руку и, дотащив до ее комнаты, втолкнула в дверь так резко, что Мередит еле устояла.

– Будешь сидеть здесь и не выйдешь, пока не выучишь урок, – ледяным тоном пригрозила Кэролайн. Мередит шмыгнула носом и почувствовала, как пульсирует и болит щека там, где мать ударила ее. – Скверная, порочная девчонка! Никакая мать не смогла бы тебя полюбить.

Последнее, что увидела Мередит, прежде чем дверь захлопнулась, было ошеломленное лицо миссис Придди.

Неделю Мередит продержали взаперти в ее комнате. Прислуге было приказано не давать ей ничего, кроме хлеба и воды, хотя, стоило Кэролайн отвернуться, Эстель и миссис Придди принесли пленнице бисквиты, булочки и сэндвичи с ветчиной. Они гладили ее по волосам, рассказывали смешные истории и смазывали арникой верхнюю губу, распухшую от удара, но Мередит продолжала молчать, а женщины встревоженно переглядывались поверх ее головы. Никакая мать не смогла бы тебя полюбить. Мередит снова и снова повторяла это про себя и отказывалась верить. Она добьется того, что мамочка ее полюбит, твердо решила девочка. Она докажет ей, что она не скверная и не порочная. Она станет хорошей, послушной и самой благопристойной девочкой и таким образом завоюет сердце матери. А лудильщиков она будет сторониться. Это из-за них мама не может ее любить. Они здесь нежеланны. Обессилев, девочка лежала на кровати и чувствовала, что в ней закипает прежняя неприязнь к Динсдейлам, что гнев окутывает ее удушливой пеленой, отбрасывая черную тень на ее сердце.

Эпилог

Кажется, весна все-таки одержит верх. Пройден этап торчащих из грязи нарциссов, осталась позади неделя, в которую нежные цветы на деревьях трепал ветер и поливали дожди, и они гнили розово-коричневой массой на обочинах дорог. Сейчас земля на моем чахлом газоне покрылась еле заметными трещинками, а на ограде сидят едва оперившиеся воробьи, желторотые и взъерошенные. Возможно, я завела бы кошку, если бы не эти нелепые птахи, сидящие плотно, плечом к плечу, точно бусины на нитке. День за днем я слежу за тем, как они растут. На газоне стоят припаркованные мотоциклы, кто-то свалил сюда коробки из-под мебели «собери сам», поэтому травы пока мало, но ближе к лету, думаю, что-нибудь да вырастет. Солнце уже начало слегка пригревать. Я сижу, подставив лицо его лучам, как подсолнух, и начинаю верить, что скоро наступит лето.

Для меня стало облегчением то, что трудные решения были приняты за меня. Их принял Динни. Что я могла сказать Клиффорду и Мэри? Что Генри жив, но стал умственно отсталым, что в рождественские каникулы я видела его не один раз, а им ничего не сказала и понятия не имею, где он теперь? И второй вопрос снят: зачем мне теперь оставаться в усадьбе, если все уехали? Бет, Динни, Гарри. Генри. Но я уехала недалеко. Это решение, подозреваю, я приняла еще раньше. О том, чтобы вернуться в Лондон, даже речи не было. Совсем рядом с Бэрроу-Стортоном сдавался коттедж. Не поражающий красотой, не старинный, но симпатичный. Типичный двухэтажный дом постройки 1950-х годов – две комнаты внизу, две спальни наверху – в конце недлинного ряда таких же коттеджей-близнецов. Две спальни, значит, Бет и Эдди смогут приехать и пожить здесь, а из окна моей спальни открывается потрясающий вид на дальний конец поселка и усадьбу. Передо мной расстилается вся долина с поселком внизу, а сквозь редкие деревья отлично виден угол усадьбы. Теперь, правда, его видно все хуже, так как деревья все гуще покрываются листвой, а дальше тянутся известняковые холмы, с курганом на самом горизонте.