Джон Маркс - Страна клыков и когтей
Сжав кулак, Джулия ударила Ремшнейдера в нос, но он навалился всем телом и сумел прорваться в дверь — слепой мешок мяса. Забившись в угол, она швырнула ему в голову кассетой. Когда он на мгновение потерял равновесие, Джулия расцарапала ему лицо и попыталась его обогнуть, бросилась всем телом, промахнулась и рухнула на пол — коробка со взрывчаткой совсем рядом, на уровне глаз под диваном. Она постаралась ее нашарить, открыла, схватила брусок. Но не успела Джулия предпринять что-либо еще, как Ремшнейдер схватил ее за шею и, держа за горло, поднял. Он оттащил ее от двери и припер к стене. Пахло от него всеми мыслимыми гнилостными выделениями. Он уже давно убивал своих коллег. Его губы шевелились. Он говорил что-то тихим шепотом. «Ритуал, — подумала Джулия. — Сейчас он перережет мне горло». Она услышала слова «Лубянка, Воркута», следом зажурчали остальные. Джулия забилась у него в руках, попыталась оттолкнуть. Как зомби, он надвинулся снова, притискивая ее к стене. Она постаралась добраться до ножа, в ответ он сильнее сжал ей горло. Он был слишком большим. Джулия чувствовала, как теряет сознание, как воздух уходит из ее легких. И вдруг его передернуло. Глаза у него расширились от недоумения, нож выпал из руки. Хватка на горле Джулии ослабла, и он повалился ничком, словно пытался удержать ее собственным телом. Он хватал ртом воздух, во все стороны летели брызги слюны, его рот раззявила внезапная гримаса удивления. Он сплюнул кровью. В проеме двери появилась Салли Бенчборн в розовой кашемировой шали. К груди она прижимала свою антикварную винтовку «Энфилд» времен Гражданской войны, со штыка капала кровь.
24 МАЯ, ПОЗДНО ВЕЧЕРОМВ восемь вечера в мой дом явилась Эвангелина Харкер, от чего-то страстно раскрасневшаяся. Ее брови были сурово насуплены. Я хотел поговорить с ней о завтрашнем совещании. Я намеревался просить ее совета. Теперь уже нет. Я даже представить себе не мог, как обширна ее травма.
— Мне нужно немедленно вам кое-что сказать, — начала она. — Это не ждёт.
По всей видимости, она прошла восемь кварталов пешком. Я сказал, что ей не следовало так утруждаться, что она еще слишком слаба. На это она ответила недружелюбным взглядом. Теперь я понимаю почему. Возможно, она повредилась рассудком, но здоровьем далеко не слаба.
Я сказал, что нам стоит подождать Джулию Барнс, которую я тоже приглашал, и налил ей терапевтическую дозу ирландского виски, на что она отреагировала неприятным смешком. Рюмку она опрокинула залпом и потребовала еще. Пальто снять отказалась.
— Как Роберт?
Эвангелина пожала плечами — тревожная реакция. Приехала Джулия Барнс. С ней явилась Салли Бенчборн, которую я плохо знаю. Я сразу понял, что случилось что-то ужасное — их теперь объединяло многозначительное молчание. Я спросил Джулию, все ли с ней в порядке, и она кивнула. Им я тоже налил виски.
— Готовы наконец? — спросила Эвангелина.
Женщины не успели даже сесть.
— Что происходит? — спросила Джулия, явно удивленная присутствием Харкер в моем доме.
Потом увидела мои костыли и бинты. Она ничего не знала. Я вкратце объяснил, что у меня состоялась встреча с нашим врагом, и мое состояние — ее результат. Я пообещал изложить остальное, но сказал, что мой рассказ подождет, у Эвангелины более срочное дело.
Я жестом указал ей, что она может начинать, и она попросила всех сесть, а после заговорила. Час спустя мы с Джулией и Салли еще сидели, всматриваясь невидящим взором в русскую икону у меня над камином. Бутылку виски мы прикончили, и я разыскал портвейн. Сейчас нам требовалось что-нибудь мягкое, утешительное. Решено! Окончательно и бесповоротно решено. Мои надежды пошли прахом. Время не исцелит эту девушку. Излечения не произойдет. Джулия Барнс и Салли Бенчборн смотрели на икону Рублева и будто о чем-то молились. Вероятно, они ожидали обсуждения тактики, а не откровений об убийствах и сексуальных надругательствах, превзошедших их худшие кошмары. Я не поверил ни слову из рассказа девчонки, то есть не поверил ее словам, но мог лишь догадываться о невыносимых ужасах, которые ей пришлось пережить и которые толкнули ее выдумать столь гадкую фантазию.
Судя по всему, та же мысль пришла в голову и Салли с Джулией. Мы утратили дар речи, не могли даже поднять на нее глаза.
— Совсем мне не верите, да? Иэн говорил, что пользы от вас для меня никакой.
— Не в этом дело, милая, — начал я.
— Я не милая! — крикнула она. — Посмотрите, что я!
Она разорвала блузку, обнажая грудь и живот. Я не знал, что сказать. В жизни ничего подобного не видел. Там были сотни, тысячи рубцов и царапин, которые складывались в какой-то рисунок. Ее пытали. Зажав рот ладонью, я поник в кресле.
— Что он с тобой сделал… — Губы Джулии дрожали от ярости, а вот Бенчборн отводила глаза.
Я снова посмотрел на своих сотрудников и поднял руку, призывая к молчанию. Дальнейшие разговоры утратили смысл, мы все слышали, как она упомянула своего покойного друга так, будто они недавно разговаривали.
— Иэн? — спросил я, надеясь, что она поймет, в какое поставила нас положение. — Ты ведь не про нашего Иэна говоришь, милая?
Тут дело приняло еще худший оборот. Она расхаживала взад-вперед, кричала про глупость и тщетность попыток перехитрить воображаемую тварь, мантикору, с которой она схватилась в Румынии. Признаюсь, я не знал, что делать. Я видел этого человека, я узнал в нем монстра. Ей не было нужды убеждать меня, что он способен на самое страшное. Но в ее словах не было смысла. С одной стороны, она утверждала, будто стала такой, как он, будто кого-то убила и осквернила труп. С другой — по всей видимости, намеревалась уничтожить Торгу посредством какого-то совращения. Я не стал вдаваться в противоречия ее тирады. Их было слишком много. Под конец она бросилась на колени у моих ног на ковре и сказала, что сделает все, что я пожелаю (с явными эротическими коннотациями), если только я к ней прислушаюсь. Я постарался поднять ее с ковра. Джулия попыталась по-женски вмешаться. Но закончилось все неприятной ссорой, и Эвангелина гневно вылетела из моего дома в ночь. Я не мог ее остановить и, откровенно говоря, не хотел.
Помощи от нее ждать нечего. Мне страшно. Передо мной стоит неподдельный этический вопрос, могу ли я с чистой совестью повторить в этом дневнике подробности того, что она рассказывала о своих сношениях с Торгу. Если, как я уже говорил, эти страницы следует понимать как последнюю волю и завещание, то ее откровения станут частью этого документа. Насколько я понимаю, им в нем не место. Рассказанное ею — предмет строжайшей конфиденциальности. Уверен, ее повествование — фальсификация, выдумка от начала и до конца, и интуиция настойчиво подсказывает мне: то, что она якобы добровольно предложила как оружие, было взято грубой силой. Знает ли ее жених?
