Джон Маркс - Страна клыков и когтей
Программа такова. Соберутся все около десяти. В одиннадцать в просмотровой будет устроен завтрак-фуршет (а фуршеты у нас обычно весьма недурны: копченая лососина и круассаны от «Забара», свежесваренные креветки и молочные поросята под шубой, какой я не встречал нигде больше). Тротта считает себя большим умником, поскольку планирует рассказать о вас на собрании. Он полагает, что наличие большого числа людей повлияет на вашу способность говорить о желаемом. Он намеревается устрашить вас таким маневром. Но я слышал великолепную новость. Он ощутил на себе ваше чудо. Теперь он стал умнее. Со своей стороны я приду на понедельничное собрание и буду делать записи. Вполне возможно, эта информация будет вам полезна. Вполне возможно, вы простите меня, если я приведу на наш праздник сто талантливых, надменных, податливых душ. Удачи.
СтимсонУ меня начались месячные, впервые за много месяцев. Сидя на полу в ванной моей квартиры, я смотрела, как кровь течет у меня между ног. Я коснулась ее кончиками пальцев. Поднесла пальцы к глазам. Что такое на самом деле эта жидкость? Я будто впервые ее видела.
Я знаю, что сделала. Каждую минуту наяву я вижу перед собой ее лицо. Понятия не имею, во что я превращаюсь.
Мне позвонил Остин. Он хочет, чтобы я приехала к нему домой. Хочет поговорить о понедельничном собрании. Думаю, он даже не подозревает, что был на волосок от смерти. Если бы мое появление не застало Торгу врасплох, Остин был бы уже мертв. Но ублюдок сбежал, и я смогла вытащить Остина из здания и проводить в машину «скорой помощи». Пич тоже помогла. Чудом нам удалось не допустить вмешательства полиции.
После того, как мы привезли Остина домой, и только после того, как появились врачи, я поехала к Роберту. Было уже за полночь, и мы весь день не разговаривали. Из Ист-Сайда я пешком пошла в Вест-Виллидж и дверь в квартиру открыла собственным ключом. Он спал. Я сварила себе кофе, пошла в спальню и смотрела, как поднимается и опадает под одеялом его грудь. Осталось одно последнее дело. Он так старался оправиться от своей травмы. Он был так терпелив. Близки мы были только раз. В тот раз, когда я натянула экзотический ансамбль из Амстердама и потеряла всякий стыд, но он все равно говорит, что свадьба состоится. Он вернулся к работе и очень хочет, чтобы жизнь продолжалась.
Я расстегнула пропотевшую белую хлопчатую блузку с бантиками на плечах, сняла брюки и туфли. Для ультиматумов поздновато, но не всегда в нашей власти выбирать час решений. Роберт многим напомнил об оказанных услугах и думает, что найдутся и другие, кто ему поможет, думает, что ко Дню Труда сумеет собрать воедино картинку, которую мы себе воображали: венчание в церкви, наш любимый ресторан и оркестр-кантри. Свадебный торт я предоставила ему, как он всегда и хотел. Он торопится, почти одержимый, и я не могу его винить. Еще он сердится, что к свадебным планам я отношусь без прежнего энтузиазма. Я в ответ говорю, что планирую стать полноценным продюсером. Говорю, что, возможно, когда-нибудь буду заправлять всей программой, а он списывает это на неведомые ужасы, которые я, наверное, пережила в Румынии, и я его не обескураживаю, хотя это и нечестно.
Я сажусь на него верхом, против воли вспоминая Клемми, и жду. Смотрю сверху вниз ему в лицо, беспокоясь, что он сделает, когда его веки дрогнут и поднимутся. Зачем мучить нас обоих еще одним амстердамским ансамблем? Ему надо увидеть меня нагой. Ему надо понять, что происходит. На мне только черный бюстгальтер, который спас мне жизнь. Роберт не вполне проснулся, но по простыне я обнаружила, что необходимая его часть наготове. Мысленно я составила речь, чтобы коротко объясниться. Минуты шли, и любое объяснение становилось все ошибочнее. Невзирая на кондиционер в комнату заползала жара. Мои руки скользили по его телу. Он должен увидеть меня такой, какая я стала. Он должен меня увидеть, и тогда я ему расскажу, и все будет хорошо.
Он застонал у меня под руками, но его глаза все не открывались.
— Пора, любовь моя, — сказала я.
С пугающим приступом голода я всматривалась, как кровь течет по венам в его шее и плечах. Медсестры всегда легко находили у Роберта нужную вену. А вот у меня вены тонкие, и от них медсестрам лишь хлопоты. Сейчас я чувствовала, как у меня под рукой сердце гонит кровь по крепким венам. Он все никак не хотел на меня посмотреть. Сны одно, но мир бодрствования уже не подстраивался под то, что мы желали друг другу.
Я сняла бюстгальтер.
— Открой глаза, Роберт.
И он открыл. И увидел. Его губы раздвинулись, он смотрел на мое незагорелое тело, которое так любил, и на знаки, расползшиеся по моим грудям и животу с того самого дня, когда я сбежала из Трансильвании. Знаки, которые сперва казались мелкими веснушками или расчесанными ранками после сыпи, настолько маленькими, что поначалу я отказывалась верить и в них, и в то, что они означали. Он ведь видел их раньше, верно? Но этого было мне недостаточно. Я не желала верить. Я несколько месяцев не смотрелась в зеркало. А сейчас видела свое отражение в его глазах, которые глядели на сотни мелких рубцов, жутковатый дефект, которого не убрать никакой гимнастикой. Млечный путь свастик и молотов, серпов и крестов, полумесяцев, звезд, полос, флагов стран мира с рассвета времен раскинулся по моей коже, вокруг моих сосков, полз по шее. Я превратилась в страницу, на которой мертвецы чертили свои письмена. Я уронила руки. Неужели мне все приснилось? Мне так хотелось в это верить. Мне хотелось верить, что жестокий преступник Йон Торгу насиловал меня не один день, и что в моем заключении я выдумала дикую версию событий, в которой вышла победительницей. Счастливая сказка. Между нами встала тварь из глубины времен. Тварь пила человеческую кровь и притягивала убиенных, как сахар — мух. Потерянные души говорили с этой тварью, касались ее, заражали ее, и взамен тварь передавала инфекцию дальше, груз миллионов и миллионов страшных мелких историй, внедряемых в разум людей, совершенно не готовых разделить эту ношу. Я приняла это как данность, а мои коллеги — нет. Я готова была это учесть. Но ведь они видели знаки. У них были свидетельства о существовании более обширной, более странной реальности, нежели обыденность, и отворачивались от них. И Роберт тоже. Он презирал трансформацию в моих членах. По сути, он презирал и меня, хотя никогда не смог бы в этом признаться, хотя даже не знал, откуда взялось это глубокое отвращение. А я знала. Я преследовала его на клеточном уровне. Мой разум, моя кожа, мои шрамы с каждым проходящим днем все дальше уводили меня от круга всего, что ему знакомо.
Я сползла с кровати и села рядом с мирно лежащим телом. Роберт смотрел прямо перед собой, словно я все еще сидела на нем. Я поцеловала его губы. Возможно, в той другой реальности, где Иэн остался жив, мы поженились, и я была беременна и счастлива… Так хотелось надеяться. Но в этой жизни с нами покончено. Я оделась и вышла из квартиры.
