Ричард Кнаак - Повелитель крыс
— Твой грандиозный план почти… исполнен… мой восхитительный повелитель! — проревел издалека Фроствинг. Григорий не видел его, но почему-то чувствовал: грифон снова взлетел на карниз. Одно крыло у него обвисло, но в остальном он остался невредим. А ухмылка — шире не бывает!
Теперь Николау видел все глазами Михася. Связь между ними теперь была так прочна, как между ним и Терезой.
Тереза! Стоило Григорию вспомнить о ней, как он тут же понял, что ухитрился совершить ошибку. Ему нельзя было, ни в коем случае нельзя было вспоминать о ней! Если он был так прочно связан с Михасем, значит, тот мог беспрепятственно прочесть его мысль…
— Ко мне, дочь моя! — Михась взметнул правую руку, сейчас больше похожую на почерневшую клешню.
Григорий краем глаза увидел вспышку. Тереза пыталась сопротивляться, но проигрывала в этой схватке.
— Тереза! Нет! — вырвалось у Григория. Его спутница не в силах была противиться Михасю даже теперь, когда его воля была настолько ослаблена. Но отпусти он этого мерзавца хоть на миг — он снова вернет себе утраченное. Михась был слишком хитер, чтобы давать ему второй шанс.
Фроствинг! Пора было убедиться, правду ли говорил грифон.
— Фроствинг! Сделай же хоть что-нибудь! Я твой повелитель! Ты должен спасти ее!
— Ну наконец-то! — довольно возопил крылатый ужас и хрипло захихикал. — Додумался все-таки! Слушаюсь, как говорится, и повинуюсь, мой господин!
Он, оказывается, только ждал приказа! И все! Как ни был сейчас Григорий занят поединком с Франтишеком, он не мог не восхититься непредсказуемостью характера грифона. Проживи Григорий хоть тысячу лет, он бы его, наверное, так и не понял до конца.
Ну да. Тысячу. Это при том условии, что ему удалось бы пережить ближайшие несколько минут.
Бело-серый вихрь метнулся к Терезе, загородил ей дорогу к Михасю. Фроствинг обнял женщину крыльями, и она скрылась от глаз соперников.
Тело Петера Франтишека обратилось в нечто подобное существу, восставшему из могилы, однако каким-то образом воля Михася заставляла его двигаться.
— Отойди от нее, никчемный ублюдок! Отойди, я приказываю тебе!
Фроствинг обернулся, осклабился… и повиновался.
Терезы не было.
Грифон хохотал от души над злостью карикатурной фигуры. Он раскинул крылья во всю ширь и устремил на своего создателя гневный взор.
— Я больше не желаю повиноваться тебе, жалкий, ничтожный Михась! Ты теперь просто тень! Мой истинный повелитель — он! И его последний приказ — тому подтверждение. Я исполнил его беспрекословно, с превеликой радостью!
— Ах так? Тогда впредь ты будешь питаться только своими воспоминаниями!
Ярость возобладала над здравым смыслом. Михась отвел взгляд от Григория и направил на грифона указующий перст — вернее, не на самого Фроствинга, а в его сторону.
Перед мысленным взором Николау предстала арка ворот. Она мелькнула на миг — и исчезла, но именно в этот миг по ней ударила молния, сверкнувшая среди ясного неба.
По земле и тротуару рассыпались обломки камней.
Фроствинг взревел от боли и начал распадаться на части. Казалось, будто бы срок его существования подошел к концу, камень, из которого он был сложен, износился. Осколки падали на пол, там постепенно вырастала горка щебня из серого камня и белой кости.
К изумлению обоих свидетелей, рев вдруг сменился смехом. Знакомым, издевательским смехом. Грифон раскинул крылья — одно из них отвалилось и осколками осыпалось на пол. А Фроствингу, похоже, было безразлично.
Еще держалась на его каменной физиономии такая знакомая Григорию ухмылка, но теперь он насмехался не над ним, а над древним злым колдуном.
— Всему конец! — хохотал грифон. — Но я увижу тебя в аду, Михась… и притом очень скоро!
Все, что осталось от Фроствинга, распалось на куски. Грифона не стало. Пыль застлала глаза и Григорию, и Михасю.
В это же время Михась сгорбился. Силы покидали его. Он затратил слишком много энергии на то, чтобы уничтожить своего бывшего раба. Жалкая оболочка — тело Петера Франтишека — не выдержала такого испытания.
Рука, которую сжимал Николау, выскользнула из его пальцев, не более весомая, чем воздух. Пустая оболочка опустилась на пол, но даже не издала звука падения. Она просто просочилась сквозь камень, истаяла, не оставив и следа, как до нее — другие оболочки. Это произошло настолько быстро и неожиданно, что Григорий еще долго не мог оторвать взгляда от того места, где только что стоял Петер Франтишек.
Между тем битва еще не была окончена.
Теперь он перестал быть единственным обитателем собственного сознания. Стоило ему отойти от только что виденного жуткого зрелища, как он ощутил, что в сознании у него поселился некто, кто не желал смириться с неизбежным, хотя от других своих частиц ожидал именно смирения.
Я Михась! — слышался Григорию визгливый капризный голос. — Я господин! Я бог!
Этот голос пронзал все мысли Григория, но между тем звучал он слабо, жалостливо, ничтожно, и заставить его умолкнуть не составило труда.
Нет, — ответил этому голосу Григорий. — Михась — это я. Но я также Григорий Николау… и с этого мгновения я буду им, и только им. Михась мертв.
Нет!.. — донесся издали утихающий голос, но Григорию уже не было дела до него. Одна из частиц соединилась с целым — только и всего. Его тело обладало могущественным разумом — этот разум был взращен и воспитан вопреки… или нет, благодаря стараниям одного несчастного создания, которое никого не просило о том, чтобы его создавали. Это была личность, направляющая сила, которая была прекрасно знакома этому телу.
А Михась… Михась теперь стал всего-навсего неприятным давним воспоминанием, о котором вскоре можно было бы забыть.
На его плечо легла рука. Он вздрогнул и услышал женский голос, шепотом окликнувший его:
— Григорий?
И он с превеликим облегчением и радостью ответил:
— Да, это я.
XXIV
Когда именно дом стал самым обычным — на этот счет у них были разные мнения. Григорий точно знал: это произошло перед тем, как исчез Михась. Тереза же была непоколебимо убеждена в том, что это случилось буквально через пару секунд после того, как ее обнял крыльями Фроствинг. Насколько она поняла, грифон отправил ее в гостиную, а через несколько мгновений там же оказался Григорий. Но в точности вспомнить, когда именно он там материализовался, Тереза, конечно, не могла. Она просто слишком сильно обрадовалась его появлению.
