Челси Ярбро - Тёмные самоцветы
— У меня приказ, Борис Федорович, и я обязан исполнить его.
Ракоци выразительно глянул на Роджера и, когда тот, кивнув, выскользнул из гостиной, с чрезвычайной учтивостью произнес:
— Я Ференц Ракоци, капитан. Уточните, пожалуйста, чего вы хотите?
— Взять вас под арест, — ответил Курбский, совсем уж деревенея. — Вам воспрещается брать с собою что-либо, кроме того, что на вас.
— Что? — взъярился Борис, нависая над перепуганным офицером. — Что за дерзость? Да ведомо ли тебе, кто стоит пред тобой? Этот человек не какой-то рыночный вор, не мошенник. Он польский посланник, он граф, он доблестный воин, он дрался с турками, не щадя живота своего. Изволь вести себя с ним как подобает, иначе тебе придется иметь дело со мной.
— Я лишь исполняю свой долг, — жалобно пробормотал капитан. Видно было, что и он удручен миссией, взваленной на его плечи.
Борис тяжело вздохнул.
— И кто же отдал тебе этот приказ, Рюрик Валентинович? — спросил с нарочитым участием он.
— Батюшка, — вздохнул в свою очередь Курбский.
— А кто подстрекнул его? Кто был ним рядом? — спросил Борис, знаком веля Ракоци не соваться в происходящее. — Не сомневаюсь, царь Федор был не один.
Ракоци все же решил разрядить ситуацию.
— Быть может, офицерам дворцовой стражи не полагается отвечать на такие вопросы, — сказал он увещевающим тоном.
— Полагается или нет, — грозно рыкнул Борис, — он ответит! Он скажет все без утайки, если не хочет, чтобы сестра его засиделась в девицах. — Швырнув кубок на пол, Годунов подбоченился. — Ну? Кто был у батюшки? Говори.
Капитан Курбский прикусил левый ус, щека его дернулась.
— Там был князь Шуйский, — выдохнул он.
— Так я и знал, — прошептал Годунов. В черных глазах его вспыхнула ярость. Миг — и он выплеснул бы ее на несчастного капитана, но тут на плечо его легла чья-то рука.
— Тише, — сказал Ракоци, — тише. Капитан тут ни при чем, как и вы. Незачем длить бесполезные прения. — Он обратился к Курбскому: — Итак, капитан, чего ждут от меня? — «Было глупостью, — пронеслось в его голове, — полагать, что дружба с Баторием и Годуновым оградит меня от подобных вещей. Я должен был это предвидеть».
— Вам следует незамедлительно пройти с нами, — ответил расстроенно капитан. Он моргнул, косясь на инородца. — Поверьте, все вышло бы по-другому, если бы я имел право что-то решать.
Ракоци услышал, как глухо выбранился Борис, но сам не повел и бровью.
— Благодарю вас. — Он помолчал. — Могу ли я ехать на собственной лошади или?..
— Мы обеспечим вас лошадью, — сказал капитан, учащенно дыша. — Предписывалось доставить вас в кандалах, но я этого делать не стану.
— А… почему я задержан? — поинтересовался вежливо Ракоци. — Есть ли у вас разрешение мне это сказать?
— Нет. Это запрещено, — ответствовал капитан.
— Тогда скажи мне, — прогремел Годунов, и Курбский опять предпочел обратиться к стене.
— Сей человек обвиняется в пособничестве сатане и в убийстве, — забубнил он монотонно, словно зачитывая протокол судебного заседания. — Поскольку обвиняемый знатен, казнь ему не грозит, если только в его деяниях не усмотрят измены, но окончательное решение должен принять суд. Борис Федорович, — в голосе стражника прозвучала мольба, — вы можете сведать все сами.
— И можешь не сомневаться, я это сделаю, — твердо сказал Борис и добавил, обернувшись к Ракоци: — Держитесь мой друг, я буду бороться за вас.
Ракоци помолчал, крестясь на иконы.
— Благодарю, — уронил он и напомнил: — Но прежде, прошу вас, исполните наш уговор.
* * *Письмо отца Погнера в московскую придворную прокуратуру.
«Наиболее именитым и просвещенным боярам Московии, непреложно и справедливо вершащим судебные разбирательства при дворе российского государя, смиреннейше шлет приветствия глава польской миссии в ответ на запрос, присланный ему вчера.
Вам желательно знать, существуют ли какие-либо смягчающие обстоятельства, способные хоть в мизерной степени умалить вины бывшего представителя нашей миссии Ференца Ракоци, венгра. Я отвечаю: их нет. Он колдун и легионер сатаны, он убил — сам или чужими руками — благочестивого, но слишком доверчивого отца Милана Краббе, он опутал своей магией царя Ивана, ввергнув его в состояние совершенного сумасшествия посредством дьявольских, тускло мерцающих самоцветов, он и позже с их помощью раздувал огонь алчности в душах сближавшихся с ним московитов.
При всем желании я не могу сказать о нем ничего доброго. Более того, я уже в первую встречу с ним понял, что цели, им преследуемые, пагубны и что все таланты свои он черпает отнюдь не из святого источника. Еще при образовании нашей миссии я предостерегал короля Стефана, что ему не следует посылать Ракоци с нами, но мои возражения услышаны не были. Сей достойный правитель в то время не мог и помыслить, что его соотечественник окажется нечестивцем и в конце концов опозорит не только себя, но и страну, какой он был взласкан. Король Стефан посчитал мою неприязнь к Ракоци за каприз — и, возможно, не без влияния этого чародея.
Далее вы сообщаете, что собираетесь приговорить столь отъявленного злодея всего лишь к порке кнутом, да и то опасаетесь, что польский король может воспринять это как личное оскорбление. Заверяю вас, Стефан Баторий — человек добродетельный и потому весьма суров с теми, кого прельщают кривые пути. Он, окажись здесь, отнюдь не счел бы, что подобная порка сопоставима с тем злом, которое сей закоренелый преступник причинил своим жертвам. На мой взгляд, вы чересчур к нему снисходительны. Думаю, русского боярина за нечто подобное лишили бы головы.
Однако если наказание кнутом — ваше окончательное решение, то позвольте просить вас назначить ему не каких-то пять-шесть ударов, а двадцать или даже тридцать, и пусть экзекуцию проведет не какой-нибудь утомленный вечными караулами придворный служивый, а дюжий и ражий казак, ибо деяния этого изверга требуют равноценного им воздаяния.
Я молю Господа ниспослать вам мудрость, которой бы вы руководствовались, обдумывая, какую кару избрать, и смиренно напоминаю, что прощающий чье-либо преступление становится точно таким же его соучастником, как и тот, кто пустил в ход разбойничий нож.
С уважением и почтительностью,
во имя Отца, и Сына, и Святого Духа Казимир Погнер, орден Иисуса. Посольство Стефана Батория Польского при дворе царя Федора. 9 июля по новому календарю, год Господень 1585».ГЛАВА 7
