Челси Ярбро - Тёмные самоцветы
За последние три с половиной тысячи лет Ракоци доводилось слышать такие речи во многих странах и на множестве языков. Он давно научился с терпимостью относиться к подобным вспышкам патриотизма и потому совершенно спокойно заметил:
— Я, конечно, веду себя несколько странно с точки зрения ваших соотечественников, Борис Федорович, но отнюдь не с целью кого-либо этим обидеть. Я таков, каков есть, и не вижу смысла разыгрывать из себя кого-то еще. Ведь, подумайте сами, даже если мне удастся практически досконально перенять все ваши повадки, все равно своим меня тут никто не сочтет. К недовольству добавится лишь насмешливое презрение. А зачем это мне?
Борис озадаченно тряхнул головой и замер, обдумывая услышанное.
— Не знаю даже, что и сказать, — проворчал он, остывая.
Ракоци рассмеялся.
— Скажите, что не оставите без поддержки Ксению с Роджером, и кончим на том.
— Об этом мы, кажется, договорились, — с усмешкой ответил Борис.
— В таком случае я удовлетворен, — заявил Ракоци и широким взмахом руки указал на поднос: — Угощайтесь, Борис Федорович, и попутно обдумайте, когда мне удобнее покинуть Москву.
Борис чуть не подавился куском медового пряника.
— Боже милостивый! Да с какой это стати?
— Не вам бы спрашивать после того, что тут было сказано. Я могу очень быстро собраться и к концу июля уже буду готов, — ответил Ракоци, становясь напротив большого окна и загораживая спиной половину льющегося в гостиную света.
— Но… если вы уедете, все закричат, что слухи были верны, — возразил Годунов, с трудом справляясь с приступом кашля.
— Пусть кричат. Пусть упьются своими сплетнями, своими нелепицами и суевериями. Пусть считают, что я слуга сатаны и изощренный убийца. Поверьте, меня обвиняли и в худшем.
Мука в голосе Ракоци изумила Бориса, но еще более он был потрясен последним его заявлением.
— Ангелы-хранители, да что же может быть хуже?! — воскликнул он, вновь наливая себе вина, но неотрывно всматриваясь в хозяина дома. — Или, быть может, вы говорите о турках? Слышно, они объявляют всех, кто им противится, исчадиями ада.
— Исчадиями, — повторил Ракоци эхом.
Борис энергично кивнул.
— Конечно, это малоприятно, хотя, возможно, и лестно. Турки турками, но неужели же вам безразличны проклятия христиан? Господь зрит их неправедный гнев и терпит пока — но доколе? Над ними навис уже перст Господень, и долг ваш — его от них отвести.
В темных глазах Ракоци мелькнуло удивление, и он отошел от окна.
— Я вовсе не дьявол, Борис Федорович, однако и не бессловесная жертва. И все же ко мне подобным изгоям… скажем так, удача не очень-то благосклонна.
— При чем тут удача? — возмутился Борис. — Надо действовать, и она будет с нами. Под лежачий камень вода не течет. Следует доказать, что вы невиновны, или на вашу голову и на головы ваших близких обрушатся неисчислимые беды.
— Как и на вашу? — осторожно спросил Ракоци.
Борис жестом отмел это предположение.
— Сие для меня пустяк. Моя главная слабина — мать, а тут даже не о чем говорить. Если понадобится, я всегда могу заявить, что вы околдовали меня или что моя дружба с вами не более чем притворство, политическая игра. — Он осушил свой кубок и щедро плеснул в него новую порцию терпко пахнущего напитка. — Но я так, конечно, не сделаю, если вы согласитесь предстать перед судом. Не сомневайтесь, он будет благожелательным — я все устрою. Правда не ранее чем через месяц, но это срок небольшой. Едва ли ваши враги будут более расторопны, однако медлить не стоит. Отвечайте не мешкая, согласны вы или нет?
Ракоци в раздумье тряхнул головой.
— Если вам так угодно, — отозвался он после непродолжительного молчания.
Годунов оживился.
— Прекрасно! Прекрасно! — Его азиатские глаза загорелись. То ли от возбуждения, то ли от выпитого вина. — Мы поквитаемся с вашим иезуитом, и вы наконец вздохнете свободно. — Он снова выпил. — А у меня появится дополнительное оружие против Шуйских.
— Таким образом, — произнес Ракоци с некоторой язвительностью, — выиграем мы оба?
— Да, — невозмутимо отозвался Борис. — Было бы глупостью упустить такой случай. — Он вытащил из-за пояса ложку и погрузил ее в серебряную бадейку с икрой. — Великолепно! — Его челюсти рьяно задвигались. — Кто у вас солит икру?
Ракоци не ответил, ибо его внимание привлек цокот копыт на улице. Он прислушался, но не сумел оценить, сколько лошадей подъехало к дому.
Борис также услышал шум.
— Возвратилась ваша жена?
— Я не ждал ее так скоро. — Ракоци не стал уточнять, что Ксения проехала бы прямиком на конюшню.
— Быть может, вас решил навестить какой-нибудь доброжелатель? — спросил Борис, не отказывая себе в удовольствии еще раз полакомиться икрой. — При дворе и кроме меня есть разумные люди, склонные выбирать из двух зол меньшее и предпочитающие отцу Погнеру вас.
— Звучит ободряюще, — сказал Ракоци, одновременно прислушиваясь к суете за окном.
— А есть и такие, что готовы вступить в союз с кем угодно, лишь бы прищемить Шуйским хвост, — продолжил Борис, облизав с легким чмоканьем ложку. — Даже царь Федор, не способный взять что-либо в ум, понимает, что Шуйскому давать волю нельзя.
В двери дома нетерпеливо забарабанили, слышно было, как Роджер побежал открывать. Ракоци широко распахнул дверь гостиной.
— Кто там, Роджер? — крикнул он, предугадывая ответ.
— Не знаю, но они вооружены, — хладнокровно откликнулся Роджер, заступая нежданным визитерам дорогу.
— Вооружены? — повторил задумчиво Ракоци, косясь на Бориса. — Что ж, пусть войдут.
Роджер посторонился, и стражники вошли в дом. Их было трое. Переступая порог гостиной, каждый небрежно крестился на образа.
— Я капитан стражи Курбский, — объявил, ни на кого не глядя, самый высокий из них. — Вот мои полномочия. — Он тряхнул полуразвернутым свитком с царской печатью — византийским двуглавым орлом. — Я прибыл сюда по государеву повелению, дабы задержать инородца Ференца Ракоци, представителя польского посольства в Москве.
Прежде чем Ракоци успел что-то ответить, Годунов выдвинулся вперед.
— Рюрик Валентинович, — сказал он с отеческой укоризной, — что ты тут мелешь? Я ведь сейчас от царя.
Капитан Курбский напрягся и, не смея взглянуть на вельможу, предпочел дать разъяснения противоположной стене.
— У меня приказ, Борис Федорович, и я обязан исполнить его.
Ракоци выразительно глянул на Роджера и, когда тот, кивнув, выскользнул из гостиной, с чрезвычайной учтивостью произнес:
