Лео Перуц - Шведский всадник. Парикмахер Тюрлюпэ. Маркиз Де Боливар. Рождение антихриста. Рассказы
— Неужто я ошибаюсь? — воскликнул Эглофштейн. — Вы назвались: Салиньяк… Если вы — ротмистр гвардии Батист де Салиньяк, то я вас должен знать. Я — капитан Эглофштейн из нассауского полка, и мы встречались пару лет назад, мы были курьерами командующего, не так ли?
— Да, точно, между Кюстрином и Штральзундом, — сказал Салиньяк, остывая. — Я-то вас сразу узнал, барон, едва вошел в комнату. Но вот ваше поведение…
— Ну, товарищ мой! Я не могу поверить! — пораженным тоном продолжал Эглофштейн. Он подошел ближе, испытующе всмотрелся в желтое лицо ротмистра. — Вы удивительно изменились со времени Кюстрина…
Де Салиньяк досадливо скривил губы.
— Я много лет назад подхватил малярию. С тех пор у меня все время бывают приступы.
— Это в колониях? — спросил Эглофштейн.
— Нет. В Сирии, во время египетской кампании генерала Бонапарта, хмуро пояснил Салиньяк, и его лицо сразу стало старым и усталым. — Хватит об этом. Это было невезение, но я считаю — такие вещи всегда в порядке вещей для моего рода службы. Но сейчас объясните мне, что это…
— Да просто вы еще раз стали жертвой невезения! — улыбнулся Эглофштейн, кажется, протрезвев окончательно. — Мы, товарищ, ждем сегодня ночью появления маркиза де Болибара, испанского заговорщика, очень опасного человека, который намеревался пройти через наши посты, переодевшись во французскую форму!
— И приняли меня за этого испанского заговорщика? — засмеялся ротмистр, полез в карман мундира и вынул свое удостоверение и предписание маршала. — У меня, как видите, приказ — присоединиться к вашему полку и принять под команду эскадрон драгун, командир которого не то тяжело ранен, не то попал в плен к англичанам — мне так толком и не объяснили…
С момента ранения капитана Юло д'Озери я замещал эскадронного командира. Поэтому я тут же подошел к де Салиньяку и отдал ему свой рапорт.
Все собрались полукругом возле нового эскадронного командира. Брокендорф все еще потирал разбитые пальцы. Один Гюнтер остался у окна и со злостью смотрел на темную пустую улицу. Видно, он все еще думал о Франсуазе-Марии, пьяной похвальбе Брокендорфа своим первенством в любви и о «четырех ступенях наслаждения»…
— Ну, кажется, я прибыл в подходящий момент! — сказал Салиньяк, здороваясь с нами за руку.
— Вам следует знать, — продолжал он, и его глаза на восковом лице живо засветились от жажды приключений, — что у меня есть кое-какой опыт по части выслеживания шпионов. Это я задержал двух австрийских офицеров, которые пробрались в наш лагерь при Ваграме. Сам Дюрон[53] не раз давал мне поручения такого рода.
Я не знал, кто такой Дюрон, но уже слыхал это имя. Вероятно, он был доверенным лицом императора и, может быть, — человеком, отвечающим за его безопасность.
Мой новый начальник выслушал от Эглофштейна все, что мы знали о маркизе де Болибаре и его планах. Его глаза блестели, все черты изможденного лица оживились.
— Надеюсь, император будет доволен своей старой ищейкой! — заметил он, когда Эглофштейн закончил сообщение. Потом спросил у меня, где квартира полковника, и потребовал одного драгуна в провожатые.
— Да, вот и опять для меня нашлась работа, — нетерпеливо добавил он, пока солдат и испанец — погонщик мулов, присев на корточки, очищали его гамаши от дорожной грязи. — Я в последние дни эскортировал транспорт из сорока возов с бомбами, пулями и порохом из форта Сан-Фернандо в Фергосу. Скучное занятие. Все время кричать, ругаться, обивать пороги, без конца задержки в пути! Ну, вы готовы?
— А как добрались сюда? — поинтересовался Эглофштейн.
— Почти всю дорогу — саблю наголо и карабин наизготовку! У моста возле Торнеллы бандиты атаковали меня. Подстрелили мою лошадь и убили слугу… Но я дал им хороший отпор.
— Вы ранены?
Салиньяк провел рукой по своей повязке.
— Ничего особенного. Так, вскользь пулей по лбу. Но сегодня с утра я уже не встретил на дороге ни души, исключая вот этого парня, что принес мой багаж. Ну, готово, наконец? — обратился он к погонщику. — Ты останешься здесь, пока я не вернусь, при моем мешке.
— Но, ваша милость… — попытался возразить испанец.
— Я сказал — останешься, пока я не отошлю тебя домой! — прикрикнул ротмистр. — Свой огород ты и завтра можешь перекопать.
— Садитесь и выпейте с нами, ваше сиятельство! Вино еще, должно быть, осталось! — предложил вдруг Брокендорф. Он, видимо, все еще путал Салиньяка с маркизом и опять назвал его по титулу. Но, получив хороший удар по руке и видя, как другие мирно беседуют с незнакомцем, он уже утратил свою агрессивность.
— Нет, вино кончилось, — вставил Донон.
— Положим, у меня в мешке есть три бутылки портвейна, — отозвался Салиньяк. — Я привык употреблять его горячим, с апельсином и чаем, это мое противоядие от лихорадки.
Ротмистр выставил бутылки на стол, и вскоре мы опять сидели за полными стаканами.
— Этого вашего маркиза свела со мной его несчастливая звезда, грозился Салиньяк, уже отворяя дверь. — Часа не пройдет, как я притащу его сюда на стаканчик портвейна, или не будь я…
Снежный вихрь, ворвавшийся со свистом в комнату, унес его последние слова, и я так и не узнал, что посулил де Салиньяк маркизу в случае, если тот сам не даст себя схватить.
Глава VI
Явился Бог
И мы вытащили карты и сели за них — Эглофштейн, Донон и я — сразу, как только ушел Салиньяк, Мне везло в тот вечер больше обычного, я выигрывал, а Эглофштейн выкладывал монеты. Я припоминаю, что он не раз сыграл martignale[54] и держал каре, но всякий раз проигрывал. Донон в очередной раз сдал карты, как вдруг мы услыхали шум и перебранку. Гюнтер опять заводил ссору с капитаном Брокендорфом.
Брокендорф сидел, откинувшись на спинку стула, перед налитым стаканом портвейна и громко требовал еще бутылку — получше, словно он был в гостинице. Гюнтер встал перед ним и со злостью уставился на пьяного.
— Жрет, как мавр, и пьет, как корова! И еще хочет считаться офицером! — шипел он вполголоса, задыхаясь от злобы.
— Vivatamicitia[55], брат! — сонно бормотал капитан, подняв свой стакан; ему хотелось мирно допить и еще добавить винца.
— Лакает, как корова, белье носит — грязней, чем у носильщика, и это офицер! — высказался Гюнтер уже громче. — У какого трубочиста, жида или шута купил ты такую рубашку?
— Замолчи или говори по-французски! — предупредил Эглофштейн, потому что двое драгун вошли в комнату, чтобы подтереть пол.
