Стивен Кинг - Игра Джеральда
Я с удивлением уставилась на него, ощутив себя женщиной, только что понявшей, что она танцевала на краю пропасти. Я смотрела на лицо Брендона, скрывающееся за кругом света, отбрасываемого лампочкой над кроватью. Мысль о том, что полиция могла подумать, что я убила Джеральда, казалась мне дурной шуткой. Слава Богу, Руфь, я никогда не шутила с полицией на эту тему!
Брендон сказал:
— Понимаешь теперь, что намного умнее будет не говорить о возможном посетителе?
— Да, — ответила я. — Лучше не будить спящего зверя, не так ли?
Как только я произнесла эту фразу, передо мной сразу же предстала картина того, как пес, вцепившись зубами в руку Джеральда, тащил его по полу. Через несколько дней они нашли это бедное, проклятое существо — оно устроило себе логово около лодочной станции в полумиле от нашего дома. Там же они нашли огромный кусок Джеральда, так что собака, должно быть; еще раз возвращалась в дом после того, как я спугнула ее светом фар „мерседеса“. Они пристрелили пса. На нем был ошейник, который носят собаки, состоящие в клубах, по которому можно узнать, кому принадлежит собака, и задать ее хозяину чертей, но на ошейнике стояло только имя — Принц. Принц, представляешь? Когда пришел констебль Тигарден и сказал, что они убили собаку, я обрадовалась. Я не винила пса за то, что он сделал; — он был не в лучших условиях, чем я, Руфь, — но я была рада, и радуюсь этому до сих пор.
Однако я отошла от темы — я рассказала тебе о беседе, состоявшейся между мной и Брендоном после того, как я рассказала ему, что в доме мог быть незнакомец. Он согласился, что лучше не будить спящего зверя. Мне кажется, что я вполне могу жить с этим — огромным облегчением было уже то, что я рассказала об этом хоть одному человеку, — но я еще не была готова забыть об этом.
— Меня убедил телефон, — сказала я ему. — Когда я освободилась от наручников, то телефон был мертв, как Авраам Линкольн. Как только до меня дошло это, я поняла, что была права — здесь действительно был мужчина, и он перерезал телефонные провода. Именно это подтолкнуло меня к двери и к „мерседесу“. Ты не знаешь, что такое страх, Брендон, пока вдруг не поймешь, что остался в лесу один на один с враждебно настроенным гостем.
Он улыбался, но теперь уже так, как всегда улыбаются мужчины, когда думают о том, что женщинам нельзя верить и что вряд ли нужно позволять им действовать самостоятельно.
— Ты решила, что провод перерезан только потому, что телефон в спальне молчал. Ведь так?
Это было не совсем то, что случилось, и не совсем то, что я думала, но все же я кивнула — частично потому, что это казалось легче всего, но в основном потому, что бесполезно разговаривать с мужчиной, когда у него такое выражение лица, как бы говорящее: „Женщины… Невозможно жить с ними, но нельзя и без них!“ Пока ты полностью не изменилась, Руфь, я уверена, что поймешь, когда я скажу, что единственным моим желанием в тот момент было прекратить разговор.
— Он был отсоединен, вот и все, — сказал Брендон. Теперь он был похож на мистера Роджерса, объясняющего, что иногда действительно кажется, что под кроватью прячется чудовище, но на самом деле там никого нет. — Джеральд вытащил шнур телефона из блокиратора. Возможно, он не хотел, чтобы его выходной — не говоря уже о его фантазии — был прерван звонком из офиса. Он также отсоединил телефон, стоявший в холле, но телефон на кухне был присоединен и отлично работал. Я прочитал об этом в докладе полиции.
Свет померк передо мной, Руфь. Я неожиданно поняла, что все они — эти мужчины, разбирающиеся в том, что же произошло на озере, — сделали определенные выводы о том, как я выбралась из этой ситуации, что я сделала и почему поступила именно так. В основном обстоятельства работали на меня, и это многое упростило, но все равно было что-то вызывающее ярость и пугающее в том, что свои заключения они сделали не на основании того, что я рассказала, или из тек свидетельств, которые они нашли в доме, но только на том основании, что я женщина, а женщины должны действовать по определенной схеме.
Если посмотреть на все с этой точки зрения, то нет абсолютно никакой разницы между Брендоном Милхероном в его изящном костюме-тройке и старым констеблем Тигарденом, облаченным в вытертые джинсы с пылающими, как огонь, красными подтяжками. Мужчины до сих пор думают о нас по-старому, Руфь, я уверена в этом. Многие из них лишь научились говорить нужные фразы в подходящий момент, как говорила моя мать: „Даже людоеда можно научить молиться“.
И знаешь, что еще? Брендон Милхерон восхищался мною, он восхищался тем, как я действовала после смерти Джеральда. Конечно. Время от времени я понимала это по выражению его лица, даже если в этот вечер его лицо выглядело по-другому, все равно я была уверена, что снова увижу это восхищение. Брендон считал, что я проделала великолепную работу, очень храбро вела себя… для женщины. Мне кажется, что ко времени нашего первого разговора о моем гипотетическом госте он считал, что он сам поступил бы точно так же в подобной ситуации… если бы, вот тут-то и вся закавыка, ему пришлось действовать в лихорадочном состоянии. Мне кажется, что большинство мужчин считают, что женщины думают, как юристы, сраженные лихорадкой.
Я говорю не о снисходительности, свойственной мужчинам, — я говорю о чем-то более пугающем и более значительном. Но он не понял, и невозможно было ничего поделать с разницей, существующей между полами; такова уж наша доля, это только доказывает, насколько все мы одиноки. Ужасные вещи происходили в этом доме, Руфь, и я до поры до времени даже не представляла, насколько ужасные. А он не понял этого. Я рассказала ему об этом для того, чтобы страх не съел меня заживо, и он кивал и улыбался, он сочувствовал, думая, что этим помогает мне, но он так и не приблизился к пониманию правды… к тому, что панический ужас превращает мой рассудок в черную дыру. Страх все еще здесь, стоит, распахнув двери, приглашая меня вернуться в любое время, я не хочу этого, но иногда ловлю себя на мысли о том, что все еще возвращаюсь, и как только я переступлю порог, дверь захлопнется, и я останусь там, внутри.
Ладно, не обращай внимания, мне кажется, что его сообщение о том, что телефоны были просто отсоединены, должно было успокоить меня, но этого не случилось. Потому что часть моего рассудка верила — и верит до сих пор, — что телефон в спальне не работал бы, даже если бы я забралась за кресло и снова присоединила его; возможно, позднее заработал телефон на кухне, но тогда он не работал, поэтому мне оставалось только одно: либо выбраться на „мерседесе“ из дому, либо умереть от руки чудовища.
