Людвиг Павельчик - Рыдания усопших (сборник)
Что ты мелешь, идиот?! не выдержал Франтишек меланхоличной болтовни явно сбрендившего алкоголика. – Как могла она исчезнуть? Кто же тогда нанес ребенку такие… такие повреждения? Франтишек хотел сказать «увечья», но слово это показалось ему неподходящим. – Ты же сам только что говорил про побои!
Я имел в виду те издевательства, что она учиняла над ним до своего исчезновения…
Но кто же тогда изорвал кожу парнишки когтями? Не дикий же зверь!
Это я и сам хотел бы знать, Франта.
Но мальчик утверждает, что это была его мать!
Значит, он тоже подвинулся умом и галлюцинировал. Я же сказал тебе – бестии здесь нет – она, хвала Создателю, сгинула.
Но она… она не могла вернуться, пробраться ночью в дом? продолжал пытать Стефкин муж несчастного пьяницу, впрочем, без былой уверенности.
О нет, уверяю тебя! Если бы это было так, я, клянусь, сейчас же повесился бы!
Поняв, что дальнейшие расспросы бесполезны, Франтишек развернулся и, дав знак провожатым следовать за ним, поспешил вниз, к входу в подвал, чтобы наконец-то рассеять все сомнения.
Однако, как показывает жизнь, нам не всегда следует столь ревностно искать правды, ибо лицо ее порой настолько ошеломляюще неприятно, что лучше бы нам его не видеть. Бог свидетель – не всякая истина, выплывшая наружу, приносит сладкие плоды, и горечь ее «волчьей ягоды» способна иной раз отравить наше существование на долгое, очень долгое время… Вот и Франта, спускаясь в подвал этого дома, не рассчитывал найти там то, что нашел. Признаться, он надеялся спасти несчастную, истязаемую пьяницей – мужем больную женщину и снискать себе тем самым почет и внимание односельчан, которые позволили бы ему на несколько недель стать самым популярным клиентом деревенского кабака. Но, каковы бы ни были потаенные мечты простоватого крестьянина, смелости и решительности ему было не занимать, да и судьба мальчика и его матери не могла оставить равнодушным его доброе сердце, так что его порыв помочь им был абсолютно искренним.
На лестнице, ведущей в подвал, было темно, однако не настолько, чтобы ничего не видеть, и Франта с его помощниками спускались вниз довольно уверенно, для надежности придерживаясь за сырые шершавые стены. Воздух в подвале был затхлый, нездоровый, и ясно было, что помещение никогда не проветривалось. К тому же тот необычный дух, озадачивший Франтишека еще в прихожей, чувствовался здесь явственнее, сильнее, и Павлов сын, до этого лишь тихонько покашливавший за спиной провожатого, отпустил по этому поводу несколько непереводимых деревенских замечаний, за обыденностью которых пытался скрыть внезапно охватившее его чувство страха. Что-то нечеловеческое витало в сыром воздухе подвала, что-то жуткое и не поддающееся описанию. Парню стало казаться, что он попал куда-то, где не властны общепринятые нормы и физические законы, куда-то, где его отвага и мускулы не имеют никакого веса, а душу и разум опутывают нити невидимой паутины, из которой не вырваться. Единственным его желанием было бросить все и вернуться на свежий воздух, преодолев два пролета лестницы в обратном направлении, но Павел, который тоже что-то чувствовал, угадал этот его порыв и удержал сына за руку, взывая тем самым к его мужеству.
Пройдя мимо заброшенной мастерской, овощехранилища и склада со всякой рухлядью, компания достигла двери в самую дальнюю, расположенную в добром десятке метров от остальных, комнату подвала и остановилась перед ней. Как ни старался Франтишек, он не мог припомнить, что находилось в этом помещении раньше, до трагедии в семье Липки, но ясно было одно – именно здесь, в этой комнате, и держал пьяный тюремщик свою безумную жену, подсовывая ей под дверь тарелки с незамысловатой едой и проводя свою «терапию» кулаками и плеткой (про плетку Франтишек додумал сам – она казалась ему наиболее приемлемым орудием для «воспитания» психически больных).
Но никакой щели под дверью ему обнаружить не удалось, мало того, дверь в таинственную тюремную камеру оказалась не только запертой, но и по всему периметру промазанной строительным раствором, сделавшим ее герметичной. Ни замочной скважины, ни какого другого отверстия в толстой, крепкой лиственной двери заметно не было, и о том, что где-то в цементной промазке все же имеется незначительный дефект, можно было догадаться лишь по тому странному запаху, что преследовал Франтишека с того самого момента, как он переступил порог дома. Сомневаться не приходилось – слабый, но невыносимый запах гниения доносился именно из-за этой двери, и супруг своенравной Стефки теперь точно знал, о чем здесь идет речь.
«Ломаем!» бросил он своей свите и первым навалился плечом на дверь. Мечтающий поскорее разделаться со всякого рода загадками и оказаться на улице Миро Павлов сын тут же откликнулся на призыв и с разгона врезался в преграду. Однако не тут-то было – тот, кто изготовил эту дверь, знал свою работу, и толстый пласт лиственницы даже не охнул под напором двух деревенских здоровяков, словно речь шла не о двери в подвальное помещение, а о монолитной каменной стене. Упрямство двери было столь очевидно, что Франтишек не стал предпринимать вторую попытку вломиться в комнату первобытным способом и, досадливо крякнув, повернулся к Павлу:
Надо поискать лом или кирку.
Тот молча кивнул и начал подниматься по лестнице наверх – необходимые инструменты наверняка найдутся в садовом домике, где же им еще быть? Рослый сын его, обрадовавшись подвернувшейся возможности покинуть подвал, вызвался помочь отцу в поисках и затопал следом, усиленно кряхтя и всем своим видом выражая живейшую заинтересованность в успехе мероприятия.
Когда топот ног ушедших стих, Франтишек, оставшийся внизу, еще раз внимательно осмотрел поверхность двери. Кому и зачем понадобилось замазывать ее раствором? Впрочем, ответ на первый вопрос был очевиден – кто же, как ни хозяин дома, мог беспрепятственно заниматься здесь строительными работами? Ну, и о том, зачем он это сделал, тоже не трудно было догадаться…
То ли усталость дала себя знать, то ли необычность ситуации повлияла на воображение храброго крестьянина, но Франтишеку вдруг показалось, что он что-то услышал. Должно быть, акустика старого помещения сыграла с ним злую шутку, но глухой стук, как казалось, доносился с той стороны проклятой двери, закрывающей вход в темницу, а, возможно, и склеп безумной жены бывшего военного. Капли холодного пота выступили на лбу Франтишека, а рука машинально зашарила по поясу в поисках несуществующего оружия. Эх, зачем он не взял с собой хотя бы топор?
Однако крестьяне – народ хоть и суеверный, но прагматичный и мало впечатлительный. Поразмыслив мгновение, муж Стефки повел незамысловатый диалог с самим собой, в котором «приземленный» Франтишек пытался вразумить Франтишека «восторженного»:
