Антон Фарб - Глиф
Да уж… Радомский мысленно вздрогнул, вспомнив бомжа в Заречанах и пентаграмму на киоске. И тут же вспомнил, где и когда он слышал фамилию Белкин. Ну да, точно! От следователя! И покушение на убийство Белкина Игоря Батьковича… Так это тебя, голубчик, чуть не задавило нашим «Ниссаном»? Жаль, ах как жаль, что не задавило насмерть! Таких, как ты, давить надо еще в младенчестве. Чтобы не вырастали уродами.
Наломал ты дров, админ онлайн-версии… Менеджер среднего (очень среднего) звена, возомнивший себя богом! Это было бы даже смешно, если бы не было так грустно…
Люстра под потолком и оба настенных бра погасли одновременно, погрузив отдельный кабинет в темноту. Белкин испуганно пискнул, а Радомский собрался было выматериться, но тут как по волшебству нарисовалась девочка-официантка с зажженной свечкой.
— Вы извините, пожалуйста, — проблеяла она, — это не у нас, это на подстанции. Во всем городе свет пропал, просто ужас, что делается…
Эх, знала бы ты, девонька…
— Свечку оставь, — приказал Радомский. — И выпить принеси. Коньяку, или вискаря, только нормального, не протухшего!
Выпить хотелось неимоверно. До ломоты в затылке. Рана на месте оторванного уха пульсировала дерганой, рваной болью.
— Я поищу… — сказала официантка, но, видимо, выпить сегодня Радомскому была не судьба.
На улице противно мявкнула сирена, и сквозь огромные окна ресторана на пол и потолок упали красно-синие отблески мигалок.
— Милиция, — прошептал Белкин, вжимаясь в спинку стула.
— Менты, — подтвердил Радомский и стиснул кулаки. — Обложили, суки…
— Но… почему? Откуда?
— Я же беглый, блядь! Ты! — Радомский схватил официантку за рукав. — Другой выход отсюда есть?!
— Есть, — не растерялась привыкшая ко всему официантка. — Через башню…
На водонапорную башню — массивное четырехэтажное сооружение из красного кирпича, возвышающееся практически в самом центре Житомира, возле филармонии — Радомский положил глаз уже давно, когда только начинал интересоваться рынком недвижимости (именно тогда, правда, по другой причине, и произошла у него первая стычка в длинной череде конфликтов, ссор и разборок с паном Киселевичем). Уж больно место было вкусное: тут тебе и исторический колорит, и удобное расположение, и все коммуникации… Хочешь — отель делай, хочешь — ресторан, хочешь — бордель открывай под видом массажного салона. Словом, есть где разгуляться.
Но с момента своей постройки башня (символ Житомира, памятник архитектуры, и прочее бла-бла-бла) находилась в ведомстве Горводоканала, который не придумал ничего лучше, чем разместить на первом этаже пункт приема платежей за воду. Как там, в пословице? И сам не гам, и другому не дам…
Из «Сковородки» в башню вела старинная дверь с ручкой в виде железного кольца. Официантка долго перебирала ключи, пока не нашла нужный. За дверью оказался полутемный коридор с тусклой лампочкой под потолком. Крепкие стены, не меньше метра в толщину, если судить по ширине покатых подоконников, были выкрашены уже облупившейся казенной краской гадко-рыжего оттенка. За ржавой решеткой справа был закуток диспетчера — стандартный, как в любой советской сберкассе, барьер с окошком для приема денег, письменный стол с телефоном и компьютером; этакое вкрапление современности в готический интерьер, книга жалоб и предложений в простенке между арочными окошками, похожими на бойницы. Чуть дальше, в глубине, стоял маленький холодильник и раскладушка, на которой посапывал ночной сторож (счастливый человек, мельком подумал Радомский).
Официантка свернула налево, опять зазвенела ключами, лязгнул замок очередной старинной двери, и в лицо пахнуло затхлой сыростью.
— Сюда, — шепотом сказала официантка. — Там лестница. Наверху отсидитесь. Вас закрыть?
— Нет, — Радомский сунул ей сотню. — Ключ дай, я изнутри закроюсь. Пшел вперед! — скомандовал он заторможенному Белкину и толкнул его в спину.
Лестницей не пользовались много лет. Клочья паутины, похожие на старые, истрепанные занавески, колыхались, щекоча лицо. Пахло гнилью. Во всем этом проклятом городе, подумал Радомский, пахнет гнилью. Хоть и не датское это совсем королевство. Каменные ступени были скользкими.
На четвертом, последнем, этаже башни когда-то стоял огромный бак с водой, а теперь голый дощатый пол покрывал толстый слой пыли. Сквозь окна, забранные витражами (местами выбитые куски стекла заменили фанерой и картоном), не пробивалось ни лучика света, и если бы не Белкин со своей зажигалкой, фиг что можно было бы разглядеть.
Радомский подошел к ближайшему окну, повозился со щеколдой, матюгнулся разок, треснул ладонью по раме и рванул на себя. Окно с грохотом и скрипом распахнулось, впустив внутрь поток холодного ночного воздуха и отблески милицейских мигалок.
Внизу, у подножия башни, стояли две ментовские машины — «уазик» и легковушка, и крытый брезентом армейский грузовик из числа тех, что встретились по дороге на бульвар. Вокруг копошились люди, как в форме, так и без, но все поголовно с оружием. Кое-кто держал на поводке странно-больших псов, то и дело встающих на задние лапы.
— Твари, — пробормотал Радомский. Он вдруг почувствовал себя загнанным в угол зверем. Усталость нахлынула было — и тут же откатилась назад под напором плохо сдерживаемой ярости. — Ни хера! Все равно выберусь!
— Смотри, — сказал Белкин. — Там!
Радомский поднял взгляд. Свет пропал во всем городе. Силуэты домов, странно изломанные в ночном полумраке, стояли темные и угрюмые, как надгробия. От библиотеки на Новом бульваре вообще словно осталась одна половина, дом офицеров будто просел сам в себя и казался даже меньше, чем был, многоэтажки покосились и почти потерялись на фоне фиолетового неба.
И только на севере, где-то в районе Корбутовки стояло ядовито-розовое зарево. Что-то там полыхало, и полыхало здоровски.
— Пожар, — пожал плечами Радомский. — Тоже мне, большое дело…
— Нет, — почти закричал Белкин. — Не то! Не там! Вон! На улицах!
Прищурившись и чуть подавшись вперед, Радомский вгляделся во тьму. Белкин был прав: на улицах, в темном лабиринте между мертвыми домами, что-то светилось и двигалось. Свет был живой, не электрический — так горят свечи или (если учесть расстояние) факелы. Множество крошечных пляшущих огоньков, похожих на искры от костра на Корбутовке, двигалось по улицам Житомира, сливаясь в огненные ручейки и речушки.
— Это еще что за бред? — спросил Радомский. — Крестный ход, что ли? Факельное шествие?
— Нет. — Голос у Белкина был траурный. — Это глиф. Они рисуют живой глиф… Вот теперь нам точно хана, — резюмировал он и уселся прямо на пол, прислонившись голой спиной к кирпичной стене. — Все, — он тихо всхлипнул. — Конец Игры…
