Сергей Арбенин - Собачий род
Так вот в чём дело. Она думает, что именно он, Бракин, принёс раненого Тарзана и оставил на крыльце…
Надо будет завтра всё выпытать у Рыжика. Кстати, она вела себя сегодня как-то странно… Или всё дело в нём самом?
Бракин забылся только перед рассветом, когда часы пробили восемь, а из детской комнаты донеслось швырканье и сопение Андрея, тоже оставленного здесь на ночь
Потом проснулась Алёнка, и Андрей громко сказал:
— Ну всё. Теперь меня папка точно убьёт. Надо было вчера домой бежать.
— Не бойся, вот теперь-то и не убьёт, — ответила Алёнка и почему-то засмеялась.
Бракин дождался, пока встанет бабка, загремит кастрюлями, затопит печь. Поднялся, умылся, от завтрака отказался.
Сказал Андрею:
— Значит, папка у тебя сильно сердитый?
Андрей недоверчиво взглянул на Бракина, кивнул.
— Ну. Особенно, когда выпьет.
— А сейчас он дома?
— Он теперь почти всегда дома…
— И почти всегда пьяный? — уточнил Бракин.
— Не. Только к вечеру. А чего ты спрашиваешь?
— Ничего. Давай, допивай чай. Я тебя домой отведу и с папкой твоим поговорю.
Андрей раскрыл рот.
— Не, дядя, с ним лучше не связываться! Он однажды троих побил, — они вместе в бане водку пили. С тремя справился, и из бани выбросил. А потом ещё пинков надавал. Так они со двора и уползли.
— Я с ним драться не буду, — сказал Бракин. — Ты, главное, первый не заговаривай, помалкивай. И всё будет в порядке. Пошли.
Андрей вытер нос, с неохотой стал собираться.
Алёнка смотрела на Бракина сияющими глазами.
Бракин попрощался, пообещал ещё как-нибудь заглянуть, свистнул Рыжую, спокойно проспавшую всю ночь под боком у Тарзана, и вместе с Андреем вышел за ворота.
Утро загоралось серебристо-розовое, прекрасное, как в сказке. Жаль, что эту сказку портили несколько машин — тёмных, припорошенных снегом, — по-прежнему стоявших у дома Коростылёва.
Бракин глубоко вздохнул и направился в противоположную сторону.
Из ворот цыганского дома Рупь-Пятнадцать выкатил бочку для воды и поплелся по переулку навстречу Бракину. Глядя на него, можно было подумать, что ровно ничего не произошло: не было ни злодейских убийств, ни пожара, и он по-прежнему живёт у цыган в работниках, за кров и еду.
— Здорово, — сказал ему Андрей.
— А, привет, если не шутишь! — немедленно отозвался Рупь-Пятнадцать, приостанавливаясь.
— Ты для кого воду-то возишь? — спросил Андрей. — Цыган же уже нет.
Рупь-Пятнадцать огляделся, поманил Андрея пальцем:
— Ладно, тебе, как другу, скажу: цыганята вернулись, все четверо. Алёшка за старшего, но с ними еще две цыганки, вроде нянек — старая и помоложе. Так что всё путём!
* * *
Бракин дошёл с Андреем до ворот его дома, вошёл во двор, постучал в окно. Из-за занавески выглянуло заспанное, небритое лицо с мешками под глазами.
— Кого надо? — прорычал человек.
Бракин повернулся к Андрею:
— Это и есть твой папка?
— Угу, — ответил Андрей, отворачиваясь и втягивая голову в плечи.
Человек за окном заметил Андрея, и через секунду тяжело бухнула дверь, раздались шаги. Приоткрылась дверь веранды: на пороге стоял отец Андрея — худой мужик, полуголый, в трусах и в валенках. На груди у него красовалась татуировка: синяя оскаленная морда тигра. Бракин критически оглядел все татуировки. Фраер, получается. Как-то плохо вязался этот образ с рассказом Андрея, как папка в бане троих побил. Разве что, когда пьяный, силы прибавляются?
— А-а, сынок явился, — без особой радости сказал он. — Ну, заходи. Сейчас рассказывать будешь…
Бракин загородил Андрея спиной, поднялся на крыльцо и сказал:
— Слышь, браток, почирикать надо.
— А? — удивился мужик. — А ты кто такой?
— Сейчас узнаешь.
И Бракин упёр в голый отвисший живот мужика что-то холодное и мертвящее, то, что внезапно оказалось в его правой руке.
Мужик пожевал губами, словно делясь новостью с самим собой, потом очумело сказал:
— А, ну так бы сразу и сказал…
Бракин обернулся к Андрею:
— А ты, пацан, побудь пока тут.
Бракин плотно закрыл за собой дверь веранды, в полутьме ткнул дулом "Стечкина" в кадык мужика и внятно сказал:
— Пацана видел? Сына своего? Он у меня ночевал, — дело у нас. Так вот, тронешь его хоть пальцем — завалю. И никто тебя никогда не найдёт. Ты меня понял?
— Понял, — немедленно отозвался мужик.
— Тогда пошёл.
— Пошёл! — послушно повторил мужик, развернулся, и вошёл в дом. Бракин спрятал пистолет, вышел во двор.
— Иди, не бойся, — сказал Андрею. — А чуть он шевельнётся, скажешь: всё, батя, я осину не гну. Если хочешь, мол, — спроси у Философа.
Андрей вытаращил глаза, потом опасливо обошёл Бракина вокруг и юркнул в дверь. Про Философа он никогда даже и не слышал, но в одно мгновение, сразу, понял: никого страшнее ни здесь, ни в окрестных гнилых кварталах, не было, нет, и не будет.
* * *
Нар-Юган
Стёпка переминался с ноги на ногу на краю вертолетной площадки в окружении еще нескольких охотников; большая часть из них были профессионалами, одеты и экипированы неброско, но надёжно, с хорошим оружием вроде СКС. Но были двое-трое одетых в фирменный импорт, с "Мосбергами" и даже "Винчестерами", — эти явно выехали для развлечения: себя показать. Так что даже в этой разнородной толпе маленький остяк выделялся сразу.
Костя и увидел его сразу, и сразу узнал, — как забыть это чёрное, как у лесного идола, лицо, и того пса, пропавшего где-то в городском лабиринте?
— Дедок, слышь! — окликнул его Костя. — Привет! А ты тут какими судьбами?
Стёпка обрадовался, подбежал, стал пожимать руку как старому знакомому.
— Здорово, Коська! С тобой полечу, однако. Приехал к Катьке большой районный начальник, сказал, всех лучших охотников в районе собирают. Собирайся, говорит, и пошли — снегоход ждёт. Ну, я и взял старое Катькино ружьё. Своё-то дома осталось. А Катька дура ещё нарядила меня. Говорит: замёрзнешь где, одень мою доху, да чулки кожаные.
Стёпка неловко хихикнул. В его одежде действительно проглядывало что-то женское.
— Ты собачку-то мою до городу доставил, ай нет? — спросил он, чтобы переменить тему разговора.
— А как же! Так вместе с псом в город и приехали. В вертолёты собак теперь не пускают, — на машине ехали.
— Ай, спасибо, Коська, спасибо! — Старик чуть не прослезился. Он даже сунулся было поцеловать Костю. Костя поморщился: от старика несло перегаром — видно, эта самая, неведомая Косте "Катька" провожала его основательно.
