Валерия Калужская - Магиум советикум. Магия социализма (сборник)
– Не хотите ли предупредить?
– Кого? О чем? – не поняла Антонина.
– Ваших близких. О том, что задерживаетесь.
Ей, в общем-то, было всё равно, но почему бы не предупредить? Что, если мать и отец уже обзванивают ее подруг, больницы и морги, мечутся по ночным улицам? Антонина пожала плечами и направилась туда, куда указывал старческий палец.
Сделав несколько шагов, она различила телефонную будку и не удивилась. Более того, зараженная бациллой того самого черноватого юморка, она хихикнула, вообразив себе, кто может отсюда звонить. И зачем. Потом вообразила звонок, раздающийся у кого-нибудь такой же вот тихой безмятежной ночью. Ну и, наконец, вообразила, каково это – услышать в трубке голос того, от кого уже пару десятков лет не ждешь звонка… Всё это представилось ей вполне отчетливо и в то же время отстраненно. То ли фарс, то ли неудачная шутка, которая никак ее не задевала.
Вблизи будка выглядела точно так же, как многие другие, расставленные на улицах и площадях города. В темноте угадывался грязновато-желтый цвет, несколько стекол выбито, аппарат и трубка вроде бы на месте. Она привыкла к другому, особенно на окраинах, – к болтающимся оборванным проводам. А уж здесь-то…
Антонина обернулась. Профессор и его племянник превратились в неподвижные темные фигуры, будто вырезанные из черного картона. Ее благодарность была вполне искренней: как любезно с их стороны позаботиться о спокойствии ее близких. В самом деле, она редко задерживалась так надолго. Даже и не вспомнить, когда это случилось в последний раз…
Она сунула руку в сумочку и нащупала кошелек. Несколько секунд пыталась отыскать двушку среди мелких монет. Выбрала подходящую по размеру и поднесла к глазам – кажется, не ошиблась. Открыла дверь и зашла в будку. Сунула монетку в щель, сняла трубку. Раздался непрерывный гудок, всё работало.
Пересчитывая пальцем отверстия в диске, она набрала свой домашний номер. После первого же долгого гудка ей ответили.
В кухне неслышно появилась мать, и Антонина дернулась от неожиданности, едва не опрокинув кружку с остывшим чаем. Она вспомнила, чем закончилась «экскурсия», и теперь увидела как на ладони, всё, чего предпочла бы не видеть: разбитые мечты, несбывшиеся надежды, обманутые ожидания, какой ямой обернется будущее. Мать задавала вопросы (Что случилось? Где ты была?), но Антонина ее почти не слышала. В ушах что-то скрипело, будто нескончаемый старческий смешок. Старость разъедала изнутри. Разочарование и усталость ощущались как физическая боль, как увечье. Вместе с иллюзиями у нее забрали молодость, будущее, способность радоваться и любить. Кто забрал? Те двое. Нет, трое. Но и сама она совершила непростительную ошибку. Непоправимую. Сознание этого терзало едва ли не сильнее, чем всё остальное. Сделалось так больно в груди, что стало трудно дышать.
Антонина поднялась (попробуй двигаться, сломанная кукла, если тебя выбросили на помойку) и, не обращая внимания на перепуганную мать, пошла в коридор. Машинально схватила с вешалки свою сумку и захлопнула за собой дверь квартиры. Вышла из подъезда и устремилась к трамвайной остановке. Когда из дома выбежал полуодетый отец, она уже была далеко.
Сидя в почти пустом дребезжащем вагоне, она думала: почему я? Почему они выбрали меня? Ответ таился где-то под слоем слов, проявился как предчувствие. На поверхность всплывало лишь самое примитивное объяснение: ее использовали как сырье, человеческий материал, донора жизненной силы. Она оказалась в конце траектории, не совершив и трети положенного пути. Пораженная тяжелой душевной прогерией, она лихорадочно перебирала события своей слишком короткой, по любым меркам, жизни в поисках неправильного поворота, перед которым не заметила знака «Въезд запрещен». И всё приводило к одному: разве не с Самарина это началось?
Вспомнив последнюю встречу с ним до мельчайших подробностей, Антонина полезла в сумочку и вытащила старую американскую книжку. Открыла на первой странице и увидела дарственную надпись, сделанную выцветшими чернилами: «Любимому племяннику от Демиана. Живи долго. Октябрь 1917 г.». Она потерянно листала дальше, попробовала прочитать стихотворения, названиями которых служили имена, и поняла, что это сплошь эпитафии. Антонина поспешно захлопнула книгу. Первым порывом было избавиться от нее. Но что-то из-за пределов здравого смысла подсказало ей, что просто так избавиться не получится, чужой подарок надо непременно вернуть.
Снова навалилась тоска. Трамвай слишком медленно полз по маршруту, но все-таки дополз до кладбища. Антонина прошла через калитку главных ворот. Она была уверена в том, что именно здесь побывала минувшей ночью. У нее хватило остатков трезвого рассудка, чтобы не рыскать наугад, а отправиться вдоль стены. Долгий путь, зато верный – если в ее положении еще имелись верные пути.
Она высматривала телефонную будку – отчаянно жаждала убедиться в том, что не свихнулась. Не заметить будку днем было невозможно. Антонина больше часа шла по периметру кладбища. Местами тропа превращалась в полосу препятствий. Заросли, завалы, мусорные свалки, упавшие и расколотые памятники… Она миновала металлическую лестницу – внизу виднелись крыши и дворы частного сектора. Фрагментарные совпадения не приносили облегчения – всё равно что-то не сходилось по большому счету.
На высеченные в камне слова она обращала внимания не больше, чем на карканье ворон. Прошлой ночью ей хватило под завязку – что называется, на всю оставшуюся жизнь. И даже некстати всплывшее в памяти знаменитое чужеземное «Не торопись, прохожий, мы тебя подождем» показалось изощренной издевкой над собой, кем бы ни был на самом деле сидевший внутри ядовитый двойник. Она торопилась. Ее подгонял страх потерять то немногое, что еще осталось.
В туфли набилась земля и мелкие камешки, но она не замечала даже израненных ног. Сердце болело сильнее – не все прогулки полезны для сердечников. Еще через час она замкнула круг, оказавшись возле главных ворот. Телефонной будки не было. Антонина не знала, кому верить – себе сегодняшней или вчерашней. Раздвоение похуже шизофрении – шизофреник по крайней мере считает себя здоровым.
Но клочок бумаги с адресом Воробьева лежал у нее в сумке – неоспоримая реальность, которую можно было потрогать и даже съесть. Прикинув кратчайший маршрут, Антонина выбрала автобусную остановку. Прохожие посматривали на нее с недоумением, но ей было плевать, как она выглядит. При ней сумка, платье, туфли – во всяком случае, не сбежала с Сабуровой дачи, как красиво и в чем-то даже утешительно именовалась в народе городская психушка.
