Ким Харрисон - Демон отверженный
Мерзко улыбаясь, Трент опустился в кресло, положил ногу на ногу и грациозно сплел руки на колене.
Сукин сын.
— Кто мой отец, ты, сволочь такая? — заорала я, и музыканты в дальнем конце комнаты прекратили сборы, уставившись на нас.
— Я не хотел бы, чтобы вы подвергали опасности этого несчастного, — ответил он едко. — Все, кто вас окружает, сильно рискуют. И какое тщеславие с вашей стороны — думать, будто ему нужно, чтобы вы его искали. Есть вещи, которые забыты по серьезным причинам. Стыд, вина… смущение.
Я вскочила, в бешенстве не веря своим ушам. Для него все это только игры во власть. Черт побери, игры во власть и ничего больше! Он знает, что я хочу знать, так поэтому и не скажет.
Руки зачесались. Не в силах с собой справиться, я потянулась к нему…
Трент оказался за креслом так быстро, что я даже почти не заметила движения.
— Только троньте, — предупредил он из-за кресла. — Только троньте, и окажетесь в камере ОВ раньше, чем голова перестанет кружиться.
— Рэйчел! — окликнул меня сверху хриплый голос, и мы с Трентом обернулись оба.
Это был Квен, завернутый в одеяло, как в смертный саван, и его поддерживал сбоку черноволосый интерн. У Квена волосы прилипли к потной коже, и видно было, как его шатает.
— Не трогай Трентона, — сказал он, и суровый голос прозвучал в тишине отчетливо. — А не то я сойду к вам и… отшлепаю тебя как следует. — Он улыбался, но тут же лицо его утратило приятное выражение, когда он повернулся к Тренту. — Мелочно с вашей стороны, Са'ан. Намного ниже вашего достоинства… и вашего положения, — закончил он, запыхавшись.
Я протянула к нему руки, когда колени у него подкосились, и интерн осел под внезапно увеличившимся весом.
— Боже мой, Квен! — прошептал Трент. В потрясении он обернулся ко мне. — Вы мне позволили думать, что он мертв!
У меня отвалилась челюсть, я шагнула назад.
— Я… прости, — сумела я промямлить, заливаясь краской смущения. — Я не говорила, что он умер. Я просто забыла тебе сказать, и все. А ты сам предположил, что он умер.
Трент повернулся ко мне спиной, бросился к лестнице.
— Джон! — закричал он, перепрыгивая через две ступеньки. — Джон, он выбрался! Беги сюда, быстро!
Я стояла одна посередине пола. Отдавался среди стен голос Трента, полный надежды и радости, и я чувствовала себя чужой. Хлопнула дверь в холле, выбежал Джон, подскочил как раз когда интерн укладывал Квена — вновь отрубавшегося — на пол. Трент уже добежал до него, и тревога и забота, излучаемые ими обоими, глубоко меня ранили.
Даже не замечая моего присутствия, они отнесли его обратно в его комнату, в общий их уют. А я осталась одна.
Убираться надо отсюда к чертям.
Сильнее забился пульс, я осмотрела помещение — остатки пирушки будто оседали на мне ржавчиной. Здесь мне делать нечего, мне надо поговорить с мамой.
С этой единственной мыслью я бросилась на кухню. Моя машина в гараже, и хотя сумка и кошелек у меня наверху, ключи почти наверняка в замке зажигания, где я их оставила. Ну уж нет, не пойду я туда наверх, где радуются эти трое. Не сейчас. Не в таком виде: остолбенелая, сбитая с толку, морально высеченная Трентом, презирающая себя за то, что не додумалась до правды раньше. Дура. Все было перед глазами, а я не понимала.
Кухня мелькнула размытыми полосами — тусклые лампы, остывшие плиты. Я вылетела через служебный вход — металлическая дверь впечаталась в стену. Двое здоровых ребят в смокингах встрепенулись при моем появлении, а я пробежала мимо них как мимо пустого места на подземную парковку, искать свою машину. Ощущая промокшими носками холод мостовой.
— Мисс! — крикнул мне вслед один из них. — Мисс, чуть задержитесь! Поговорить надо.
— А вот хрен тебе, — буркнула я и тут заметила машину Трента. Моей видно не было. Ладно, времени нет на эти глупости, возьму эту. Я резко свернула к ней и припустила изо всех сил.
— Мэм! — окликнул он меня снова, чуть ниже прежней интонации. — Я должен знать, кто вы, и проверить ваш пропуск. Обернитесь!
Пропуск? А на хрен мне их вшивый пропуск?
Я дернула рукоятку вверх, и радостное позвякивание мне сообщило, что ключи в замке зажигания.
— Мэм! — донесся уже агрессивный оклик. — Я не могу вас выпустить, не зная, кто вы!
— Сама хочу знать! — крикнула я и обругала себя как следует, заметив, что я плачу. Черт побери, что же со мной такое?
Расстроенная сверх всякой меры, я плюхнулась на шикарное кожаное сиденье, двигатель включился с низким рокотом, говорящим о скрытой мощи: бензин и поршни, идеальная машина.
Хлопнув дверцей, я включила передачу и утопила педаль. Под визг покрышек машина дернулась вперед и вошла в поворот на слишком большой скорости. Впереди манил квадрат света.
Если хотят знать, кто я, пусть у Трента спрашивают.
Шмыгая носом, я поглядела назад. Тот здоровенный охранник стоял с пистолетом в руке, но целился в мостовую, а второй, говоря по рации, передавал ему распоряжения. Либо Трент им велел меня пропустить, либо меня попытаются остановить на выезде.
Я въехала на пандус, подвеска заскрежетала, когда машина вылетела на солнце. Всхлипывая, я отерла себе щеки. В поворот я вошла плохо и на миг меня охватила паника, когда я съехала с дороги и снесла знак «ПРОЕЗДА НЕТ».
Но я уже выехала наружу. Я ехала говорить с родной матерью, и чтобы мне помешать, двух охранников сейчас мало. Почему она мне не сказала? — подумала я, чувствуя, как потеют ладони и сворачивается ком под ложечкой. Почему эта сумасшедшая, психованная мамаша не сказала мне правду?
Скрипели на поворотах шины, и на этой трехмильной дороге к шоссе мне вдруг стало страшно. Не сказала она мне потому, что слегка поехала крышей — или поехала крышей, потому что слишком боялась мне сказать?
Глава двадцать вторая
Хлопнула дверца машины Трента, нарушая осеннюю тишину. Человеческие детишки, ожидающие на углу автобуса, на миг повернули головы и вернулись к своим разговорам. Кто-то залепил помидором в знак остановки, и дети держались от него на почтительном расстоянии. Зябко сжимая себя за плечи, я отбросила с глаз волосы и двинулась к маминому дому.
Холодок от шершавой мостовой морозил ноги в мокрых носках, расходился по телу. Вести машину босиком — это было непривычное ощущение, будто педаль слишком маленькая. Время, проведенное в дороге, тоже дало мне несколько поостыть, а замечания Трента насчет стыда, вины и смущения напомнили мне, что не только о моей жизни здесь идет речь. На самом деле я появилась на развязке этой драмы — «и другие» в списке действующих лиц. Я либо случайный стыд чьей-то ошибки, либо результат обдуманного поведения, начало которого тщательно скрыто.
