Кристина Кашор - Проклятый Дар
— Я был зол, — говорил он ей. — И с трудом держался на ногах. У меня кончилась еда, а значит, нужно было идти к ловушке для рыбы. Но мне было все равно. Я не ел ни в тот день, ни на следующий.
В конце концов привел его к пруду не голод, а воины Лека. Он почувствовал, как они карабкаются по камням, приближаясь к хижине.
— Я встал и пошел, спотыкаясь, — рассказывал он, — еще до того, как понял, что делаю. Я неуклюже метался по дому, собирая свои вещи, а потом вышел, чтобы спрятать их в какую-нибудь щель в скале. Я был не в себе и наверняка постоянно падал. Но я знал, где находится озеро, и добрался до него. Вода была ужасная, просто ледяная, но она взбодрила меня, и почему-то в воде голова меньше кружилась, чем на суше. Я кое-как добрался до пещеры и забрался на камень И вот тогда, в пещере, слушая крики воинов снаружи и стуча зубами так, что боялся случайно откусить себе язык… я обрел ее, Катса.
Он затих и молчал так долго, что Катса подумала, уж не забыл ли он, о чем рассказывал.
— Что же ты обрел?
По удивленно обернулся к ней.
— Ясность, — сказал он. — Мои мысли прояснились. В пещере не было ни лучика света, кромешная тьма. И все же мой Дар показал мне ее всю невероятно живо. И тут я понял, что делаю. Сижу в хижине, жалея самого себя, пока Лек на свободе, а людям грозит опасность. В пещере меня осенило, как я гадок.
Мысли о Леке заставили По нырнуть обратно в воду, выплыть из пещеры и осмотреть ловушку с рыбой. Промерзнув насквозь, он доковылял до хижины и разжег огонь. Следующие несколько дней были кошмаром.
— Я был слаб и болен, и у меня кружилась голова. Сначала я не ходил никуда, кроме ловушки. Потом, вспоминая о Леке, продвинулся дальше. Когда я сидел, равновесие было сносным, и я сделал лук. С мыслями о Леке я тренировался стрелять из него.
Он опустил голову и погрузился в молчание, и Катсе стало ясно, что было потом. По постоянно думал о Леке — это был его стимул не сдаваться. Он заставил себя выздороветь и снова обрести равновесие. А теперь они вернулись к нему со счастливой новостью, что Лек мертв. У По больше не осталось стимула, и его снова стало душить горе.
Его печалил уже сам факт того, что он печален.
— У меня нет права жалеть себя, — сказал он ей однажды, когда снегопад ослабел и они отправились за водой. — Я все вижу. Я вижу вещи, которые не должен видеть. Я упиваюсь жалостью к самому себе, но я ведь ничего не потерял.
Катса присела рядом с ним у озера.
— Я первый раз в жизни слышу от тебя что-то настолько идиотское.
По сжал губы в тонкую линию и подобрал один из камней, которыми они разбивали лед. Подняв камень над головой, он с силой бросил его на лед. И, наконец, она была вознаграждена тихим звуком, который почти мог сойти за смех.
— Кажется, в твоем понимании утешение — почти синоним оскорбления.
— Ты лишился, — сказала она — и имеешь полное право сожалеть о том, что потерял. Зрение и твой Дар — не одно и то же. Дар показывает тебе форму вещей, но не показывает красоту. Ты лишился красоты.
Он снова сжал губы и отвел взгляд. Когда он вновь посмотрел на нее, ей показалось, что он сейчас заплачет. Но он заговорил спокойно и без слез.
— Я не вернусь в Лионид. Я не вернусь в свой замок, раз не могу его видеть. Мне и так сложно быть с тобой. Поэтому я и не сказал тебе правды. Я хотел, чтобы ты ушла, потому что мне тяжело быть с тобой и не видеть.
Откинув голову, Катса внимательно рассмотрела отчаянное выражение его лица.
— Очень хорошо, — проговорила она. — Отличный пример жалости к себе.
И снова зазвучал тихий смех, но боль все же прорвалась, исказила лицо По и заставила ее протянуть к нему руки, обнять, целовать его шею, его усыпанное снегом плечо, палец без кольца и все, до чего Катса только могла дотянуться. Он нежно погладил ее лицо. Коснулся губ и поцеловал их. А потом замер, прижавшись лбом к ее лбу.
— Я бы никогда не стал держать тебя, — сказал он, — но если ты можешь это вынести — можешь вынести меня — я так не хочу, чтобы ты уходила.
— Я не уйду, — пообещала Катса. — Еще очень долго. Я не уйду, пока ты этого не захочешь. Или пока не будешь готов уйти сам.
У него оказался недюжинный актерский талант. Теперь Катса это видела, потому что знала, как он меняется, когда они остаются одни и По прекращает притворяться. При брате и двоюродной сестре он излучал силу, стойкость, здоровье. Плечи были расправлены, даже походка менялась, становилась увереннее. Когда он не мог скрыть свою печаль, он выдавал ее за хандру. Когда у него не было сил поднимать глаза на их лица и делать вид, что он смотрит на них, он притворялся невнимательным. Он был крепок и весел — быть может, странно рассеянным, но быстро идущим на поправку. Это была впечатляющая игра — и в основном она их удовлетворяла. По крайней мере, у них не было причин подозревать правду о его Даре, что он в конечном счете и хотел скрыть.
Когда они с Катсой были наедине, охотились, набирали воду или просто вместе сидели в хижине, он снимал маску. Усталость меняла его лицо, осанку, голос. Иногда он протягивал руку к дереву или скале, чтобы опереться на них. Его глаза никогда ни на чем не фокусировались, даже притворно. И постепенно Катса стала понимать, что если в какой-то степени его плачевное состояние и объяснялось потерей, то в основном его причиной был сам Дар. Он все еще разрастался в нем, и теперь, когда По лишился зрения и оказался не в силах закрепить свое необычное восприятие мира, оно постоянно накрывало его с головой.
Однажды, во время редкого затишья между снежными бурями, Катса, стоя у озера, наблюдала, как По спокойно достает стрелу из колчана и направляет ее на что-то, чего она не видела. На выступ скалы? Или, может, на пень? Он наклонил голову, как будто прислушивался. Стрела прорезала морозный воздух и с шумом вонзилась в снег.
— Что… — начала было Катса, но умолкла, когда поток крови окрасил снег вокруг древка стрелы.
— Кролик, — сказал он. — И довольно крупный.
По направился к своей невидимой добыче, но едва успел сделать шаг, как с неба спикировала стая гусей. Приложив ладонь к виску, он упал на одно колено. Катса пустила две стрелы и подстрелила пару гусей, а потом помогла По встать на ноги.
— По, что…
— Гуси. Застали меня врасплох.
Она покачала головой.
— Ты и раньше чувствовал животных, но это чувство никогда еще не сбивало тебя с ног.
Он рассмеялся, но смех окончился вздохом.
— Катса, попробуй представить, как я живу. Мой Дар показывает мне каждый камешек с горы наверху и каждую веточку в лесу у ее подножия. Я чувствую движение каждой лягушки в озере и каждой птицы в ветвях. Чувствую, как леденеет озеро. Как рождаются снежинки в облаках, Катса. Совсем скоро опять пойдет снег, — он настойчиво обернулся к ней. — Скай и Биттерблу сидят в хижине, и Биттерблу беспокоится обо мне — считает, что я мало ем. И ты тоже здесь, конечно, каждое твое движение, твое тело, одежда, малейшее твое беспокойство — все проходит сквозь меня. Зрячие могут фокусировать взгляд. Я не могу сфокусировать свой Дар. Я не могу его заглушить. Я чувствую все, что сверху, снизу, спереди и позади — и как, скажи на милость, могу я сконцентрироваться на земле под ногами?
