Энн Райс - Интервью с вампиром
С тех пор я так и не изменился.
Человеческие перемены перестали касаться меня. Я по-прежнему воспринимал и любил красоту мира, но ничего не мог дать человечеству взамен. Я поглощал прекрасное, как вампир высасывает кровь. И был доволен, впечатления переполняли меня. Но я был мертв. Окончательно и бесповоротно. История моей жизни кончилась в Париже.
Долгое время я считал, что тому виной смерть Клодии, что, если бы Клодия и Мадлен успели уехать из Парижа и остались бы живы, у нас с Арманом все могло бы сложиться по-другому. Я бы по-прежнему страдал и любил и попытался бы отыскать для себя некое подобие смертной жизни, пусть нечеловеческое, но яркое и разнообразное. Но потом я понял, что это самообман. Даже если бы Клодия осталась жива и не было бы причин презирать Армана за то, что он позволил убить ее, все закончилось бы тем же самым. Какая разница – постигать зло постепенно или столкнуться с ним сразу? Я ничего больше не хотел и съежился, как паук в пламени спички. И даже Арман, мой постоянный и единственный спутник, оказался где-то вдали, за завесой, которая отделяла меня от всего мира. Завесой, похожей на саван.
Я знаю, вы хотите узнать, что же случилось с Арманом Скоро рассвет. И я должен успеть рассказать вам, что было дальше. Без этого история останется незавершенной.
Мы отправились путешествовать. Египет, Греция, Италия, Малая Азия – куда глаза глядят и куда влечет тяга к искусству. В те годы я мог смотреть на самые простые вещи: на окно собора, картину в музее, красивую скульптуру,– и время переставало существовать.
И все эти годы во мне жила смутная, но неотступная мечта – вернуться в Новый Орлеан. Я всегда думал про него. И в тропиках, и в странах, где растут те же цветы, что в Луизиане, тяга к дому оставалась единственным моим желанием, выходящим за рамки бесконечного стремления к искусству. Иногда Арман просил меня свозить его в Новый Орлеан. Я так редко радовал его, часто и без предупреждения исчезал и никогда сам не искал его. И подумал: а что, если поехать в Новый Орлеан только ради него? Мне казалось, так я смогу забыть свой страх – я боялся, что там, в Новом Орлеане, призрак прежних страданий снова настигнет меня. Но даже ради него я не решился поехать. Этот страх оказался сильнее меня: мы отправились в Америку, но поселились в Нью-Йорке. Я откладывал и откладывал поездку в Новый Орлеан. Но случилось так, что Арман нашел способ уговорить меня.
Он признался, что Лестат не погиб в Театре вампиров. Я был уверен, что Лестат мертв, Арман всегда говорил, что все они сгорели. Но оказалось, это не так. В ту ночь, когда я убежал от Армана и спрятался на Монмартрском кладбище, Лестат покинул театр. Два вампира, обращенные его же учителем, помогли ему попасть на корабль до Нового Орлеана.
Не могу передать, какие чувства нахлынули на меня. Конечно, Арман сказал, что скрывал это от меня, чтобы уберечь от ненужных страданий: ведь я мог пуститься в далекое путешествие только ради мести. Но мне было все равно. Той ночью, когда я поджег театр, я думал не о Лестате, а о Сантьяго, Селесте – о тех, кто убил Клодию. Лестат же вызывал у меня другие чувства, их я не доверял никому и хотел забыть. Но ненависти среди них не было.
Арман рассказал мне правду о Лестате, и завеса, защищавшая меня от мира, стала тонкой и прозрачной, и, хотя она не исчезла совсем, я уже воспринимал сквозь нее Лестата и хотел увидеться с ним. Ведомый этим желанием, я возвратился в Новый Орлеан.
В том году весна была поздняя. Я вышел из здания вокзала и сразу понял, что действительно попал домой. Воздух был полон особенным, родным запахом, и я с необычайной легкостью ступал по гладкой теплой мостовой под знакомыми дубами, прислушиваясь к живому, беспокойному дыханию ночи.
Конечно, город изменился. Но я не сетовал на эти перемены, я был благодарен за то, что осталось прежним. На окраине города, в районе Садового квартала – в мои времена это был пригород Фобур Сент-Мари,– я отыскал величавые особняки из далекого прошлого, тихие брусчатые переулки; прогуливался под магнолиями и узнавал ту же свежесть и покой, что и в былые дни, угадывал сходство с темными улочками Вье-Карре, с дикой природой Пон-дю-Лак. Здесь росли жимолость и розы, коринфские колонны поблескивали в свете звезд, а за воротами тянулись призрачные улицы и другие особняки… Это была цитадель благодати.
На Рю-Рояль, в стороне от туристов, антикварных лавочек, сверкающих подъездов ресторанов, я, к изумлению своему, обнаружил дом, в котором мы жили когда-то с Клодией и Лестатом. Фасад был заново оштукатурен, внутри произошли некоторые перестановки, но два французских окна все так же открывались на маленькие балкончики над входом в магазин, и я смог разглядеть в мягком свете электрической люстры элегантные обои, столь знакомые мне по тем давним дням. Это место с такой остротой напомнило мне о Лестате, даже сильнее, чем о Клодии, и я подумал, что обязательно найду Лестата в Новом Орлеане
Арман куда-то ушел, и странная печаль охватила меня. Не прежнее всепоглощающее отчаяние, а тихая, глубокая печаль, сладкая, как благоухание роз и жасмина во дворике за железными воротами. Она ласкала меня, она навсегда связала меня с этим городом; я повернулся и пошел прочь от нашего дома, но забрал ее с собой, и она уже не оставляла меня.
Вскоре после этого я встретил в Новом Орлеане вампира. Это был холеный, белолицый юноша, он любил прогуливаться в одиночку по широким тротуарам Сент-Чарльз-авеню в ранние предрассветные часы. И я ясно понял, что Лестат здесь, что вампир знает его и приведет меня к нему. Разумеется, он ни о чем не подозревал. Я уже давно научился узнавать в больших городах себе подобных и оставаться незамеченным.
В Лондоне и Риме Арман встречался с вампирами и узнал, что о поджоге Театра вампиров уже известно всему миру и нас обоих теперь считают изгоями. Эти интриги мало что значили для меня, я избегал вампиров, но за этим юношей начал следить. Он приводил меня в театры или другие увеселительные места, но я ждал совсем другого. И наконец дождался.
Был очень теплый вечер. Как всегда, я выследил его на Сент-Чарльз-авеню и сразу же понял, что он чем-то озабочен. Он торопливо свернул в какую-то узкую улочку, и я подумал, что сегодня мне повезет больше.
По дороге он зашел в первый попавшийся домик, быстро, без всякого удовольствия, умертвил женщину, взял из плетеной колыбели ребенка, закутал его в синее шерстяное одеяло и вышел обратно на улицу.
Через два квартала он замедлил шаг возле увитой виноградом железной ограды, окружавшей большой заросший двор. За деревьями был виден дом, краска облупилась на стенах, длинные витые железные перила верхней и нижней галерей заржавели. Этот дом одиноко возвышался над низкими деревянными строениями и казался обреченным. Высокие окна глядели на унылое нагромождение низких крыш, на бакалейную лавку на углу и маленький грязный бар. Большой темный сад защищал дом от мрачной округи, и мне пришлось пройти еще несколько метров вдоль ограды, прежде чем я заметил сквозь густые ветви деревьев слабый отблеск в одном из окон нижнего этажа.
