Мария Семенова - Окольцованные злом
Наконец Башуров осторожно пробрался под рухнувшее перекрытие, миновал несколько завалов и оказался в заброшенном подземном гараже. Давно, еще во времена Первого толчка, трубы здесь лопнули и наполнили ремонтные ямы вкуснейшей прозрачной водой, пить которую можно было без опаски. Чувствуя, как рот наполняется тягучей слюной, Башуров прокрался мимо навек застывших автомобилей, завернул за угол и вдруг замер, — в скудных лучах лунного света, пробивавшегося сверху, он различил человеческие силуэты.
Это были Не отмеченные печатью мужчина и женщина, женщина была обнажена, — она только что выкупалась, и тело ее молочно светилось в полумраке. Внезапно дикое всепоглощающее бешенство овладело Башуровым. Не в силах сдержаться, с перекошенным от ярости лицом, он выскочил из укрытия; увидев его, пришельцы ощерились, в их руках холодно сверкнули ножи. Однако, ни на мгновение не забывая о Губителях, каждый выплеснул свою злобу не в крике, а в действии.
Мужчина резко полоснул Башурова клинком, норовя рассечь лицо, но, отклонившись, тот стремительно сократил дистанцию и двумя жуткими ударами в голову заставил нападавшего неподвижно вытянуться на земле. Произошло это за считанные секунды, и женщина, потерявшись, застыла, испуганно глядя на своего неподвижного спутника, однако тут же получила удар вполсилы и залегла неподалеку от него.
Не обращая больше внимания на поверженных врагов, Башуров удовлетворенно хмыкнул и кинулся к яме. Пил он долго, до тошноты глотая застоявшуюся, отдающую ржавым металлом воду, потом собрал трофеи и, приметив, что мужчина еще дышит, добил его. В этот момент женщина пришла в себя, тихо застонав, открыла глаза. Она была молода, судя по фигуре, еще не рожала. В полумраке черный треугольник выделялся особенно отчетливо на сливочном фоне округлых бедер. Почувствовав вдруг томление, Башуров с ходу навалился на упругое тело и, раздвинув ноги коленями, быстро овладел им. Очень скоро он иссяк, на смену плотскому томлению пришел сильный голод, и, хмыкнув, Виктор Павлович привычно сломал у лежавшей под ним шейные позвонки. Женщина беззвучно вытянулась, а Башуров отрезал левую, самую вкусную, грудь и, присыпав солью, принялся торопливо есть. Было чертовски жаль, что нельзя взять с собой ни еды, ни питья, становившихся вне укрытия смертельной отравой.
А между тем уже близился час собаки — самое опасное ночное время, и Башуров, хорошо изучивший повадки Отмеченных печатью, заторопился прочь. Он знал, что скоро они начнут забираться под землю, неистовствовать, сокрушая все вокруг, и быть поблизости ему совсем не хотелось.
Он уже прошел последний завал и почти выбрался из-под разрушенной кровли, как подул резкий северный ветер, несущий на своих крыльях ядовитый зеленый дождь. Находиться под ним нельзя было ни секунды, и Башуров снова забился под бетонные плиты, понимая, что попал в ловушку, — скоро должен был опуститься утренний туман. Тем временем дождь перешел в ливень, и капли его, попадая на кожу, обжигали, оставляя глубокие, долго не заживающие язвы. Но приходилось терпеть молча, не произнося ни звука.
Наконец туча прошла, и, забыв об осторожности, Виктор Павлович стремглав рванул вперед. Он даже не успел заметить, как сбоку появилась огромная огненная фигура, глубоко в его спину вонзились кривые, острые как бритва когти, и земля начала уходить из-под ног. Где-то высоко раздался громоподобный смех Губителя, и Башуров понял, что сейчас у него заберут его бессмертную душу. Не сразу, конечно, — вначале вырвут печень, затем сердце, а потом его, умирающего, Губитель поцелует и, пробив языком нёбо, высосет мозг. Виктор Павлович рванулся изо всех сил, но без толку, он почувствовал, как похожие на кинжалы когти начинают медленно проникать в его тело. От адской боли Башуров закричал, мучительно, с надрывом, на сознание его накатилась темнота, и, содрогаясь от холодного пота, он проснулся.
Не в силах пошевелиться, Виктор Павлович долго лежал на мокрых простынях, потом разомкнул слипшиеся веки и, тяжело дыша, уселся на постели. Катя уже ушла на работу, часы показывали начало первого. Желудок киллера сводило спазмами тошноты, в голове пульсировала тупая боль. Он вдруг почувствовал себя таким несчастным и одиноким, что жизнь показалась ему затянувшимся отвратительным фарсом. Некоторое время Башуров бесцельно шлепал босыми ногами по паркету, затем, криво улыбаясь, вытащил из-под ванны купленный по случаю ПСС, новенький, в смазке, и в лучших традициях сопливого кинематографа принялся писать Катерине послание: мол, прости, любимая, за все, деньги в таком-то банке, ключи там-то, номер сейфа такой-то, похорони, не жги. Думал, стошнит, но как-то обошлось. «Ну, бля, дожил…» Виктор Павлович откинулся на спинку стула и принялся не спеша обихаживать ствол, — тщательно протер его, снарядил магазин и, осознав вдруг, что тянет время, пришел в неописуемую ярость: «Хватит, пора сдыхать, паскуда, что тебе в этой жизни?»
Любопытный Кризис, дабы не упустить подробности вражеской агонии, даже выполз из-под дивана — мол, давай в самом деле, давно пора, всем только легче станет!
— Увидимся в аду, хвостатый. — Подмигнув хищнику, Башуров дослал патрон и мягко приставил дуло к виску. Однако выстрела не случилось, только сухо щелкнул боек. «Что за херня?» Виктор Павлович сразу же вспотел, как мышь, недоуменно уставился на ствол — у ПСС осечек он еще не видел! Сглотнув набежавшую слюну, он резко передернул затвор и, машинально глянув на покатившийся под стол патрон, выстрелил второй раз. Опять неудачно!
«Патроны дерьмо». Виктор Павлович попробовал еще раз, бог, говорят, троицу любит, но снова остался в живых. «Как насчет русской рулетки?» Он вдруг широко оскалился и пальнул навскидку в разочарованно зевавшего Кризиса. Раздался едва слышный, как из духового ружья, выстрел, и голова рыжего хищника превратилось в кровавое месиво.
Видимо, дело было все-таки не в патронах.
— Привет, Игорь Васильевич, как настрой?
— Спасибо, Абрам Израилевич, рабочий.
— А я вот тебя обрадовать хочу. Ты, брат, как в воду глядел, — этот домик-пряник действительно интерес представляет. Пожалуй, во всей Ленобласти нет места с такой черной энергетикой, разве что у Кунсткамеры да возле Сфинксов, но и там все же не так хреново.
— Как ты сказал, возле Сфинксов?
— Ну да, у Николаевского моста, напротив Академии художеств, — паскуднейшее, доложу я тебе, брат, место, просто черная дыра какая-то. Да ты лучше давай-ка в гости заходи, посидим, покалякаем, аспирант один коньячком прогнулся, французский вроде бы…
