Стивен Кинг - Игра Джералда
Может быть, даже многое.
Поэтому она набрала номер ассоциации «Новое сегодня – новое завтра» портлендского объединения психотерапевтов, занимающихся частной практикой, в котором состояла Нора, и была потрясена до глубины души, когда ей сказали, что Нора еще год назад умерла от лейкемии – у нее была скрытая форма болезни, которая не проявляла себя никак, пока не стало уже слишком поздно что-либо предпринимать. Девушка, которая сняла трубку, спросила, не хочет ли Джесси встретиться с Лорель Стивенсон, тоже очень хорошим специалистом. Джесси помнила эту Лорель – высокую темноволосую и черноглазую красавицу, которая носила туфли на высоченных шпильках и производила впечатление женщины, которая получает удовольствие от секса исключительно в позе «женщина сверху». Она ответила, что подумает. И на этом ее эпопея с консультацией у психоаналитика благополучно закончилась.
За те три месяца, которые прошли с того дня, когда Джесси узнала о смерти Норы, у нее случались и светлые дни (когда она просто боялась), и дни просто кошмарные (когда она впадала в панический ужас при одной только мысли о том, чтобы выйти из комнаты, не говоря уже о том, чтобы выйти из дома), но только Брендон Майлерон слышал что-то более или менее близкое к полной истории о том, что случилось на озере, иными словами – что было «самого неприятного в жизни Джесси Махо»… и Брендон поверил далеко не всему, что она говорила. Посочувствовал, да. Но не поверил. По крайней мере не сразу. Да и кто сразу бы поверил в такой откровенный бред?!
– Никакой жемчужной сережки там не было, – доложил он ей через день после того, как она решилась ему рассказать про ночного гостя с узким белым лицом. – И следа у двери тоже. Во всяком случае, в полицейских протоколах об этом не упоминается.
Джесси пожала плечами и ничего не сказала. Она могла бы сказать очень многое, но сочла за лучшее промолчать. Так было спокойнее. После всего, что она пережила в летнем домике на озере, ей очень нужен был друг, а Брендон был самой что ни на есть подходящей кандидатурой. И ей не хотелось его отпугнуть своими безумными речами.
И была еще одна причина. Очень простая причина: может быть, Брендон был прав. Может быть, ее темный гость и вправду был всего-навсего порождением игры лунного света и ночных теней.
Мало-помалу Джесси удалось убедить себя – по крайней мере пока она бодрствовала и не мучилась кошмарами, – что так все и было на самом деле. Ее космический ковбой был просто фигуркой из театра теней, но только не вырезанной из бумаги, а сотканной из теней, дрожащих на ветру, и ее собственного воспаленного воображения. Но Джесси ни в чем себя не винила и не считала придурочной. Наоборот. Если бы не ее бурное воображение, она в жизни бы не додумалась, как достать стакан… но даже если бы паче чаяния у нее получилось достать стакан, ей бы и в голову не пришло приспособить подписную карточку под соломинку для питья. Нет, ее воображение более чем заслужило право на маленькие капризы в виде галлюцинаций. Самое главное – не забывать, что в ту ночь она была одна. Джесси была твердо убеждена, что если выздоровление вообще начнется, то начнется оно с умения отделять реальность от фантазии. Что-то подобное она сказала и Брендону. Он улыбнулся, обнял ее, поцеловал в висок и сказал, что она и так уже выздоравливает и вообще замечательно держится.
А потом – не далее как в прошлую пятницу – ей на глаза попалась одна статья в разделе окружных новостей в «Пресс-геральд», и все ее здравые предположения и мудрые выводы начали рушиться… и так все и рушились по мере того, как история Раймона Эндрю Жобера обрастала подробностями и постепенно переместилась на первые полосы всех окружных газет. А вчера… ровно через неделю после той первой статьи про Жобера в новостной колонке…
В дверь постучали, и первой реакцией Джесси был – как всегда – инстинктивный страх. Она испугалась буквально на миг, страх почти сразу прошел… но он все-таки был.
– Мэгги, это ты?
– А кто же еще, мэм.
– Входи.
Меган Лендис, домработница, которую Джесси наняла в декабре (когда ей пришел первый чек на солидную сумму из страховой компании), вошла в комнату со стаканом молока на подносе. Рядом со стаканом лежала маленькая таблетка: розовая с серым. Стоило Джесси только взглянуть на стакан, как ее правое запястье жутко зачесалось. Такое случалось не каждый раз, но достаточно часто. Хорошо еще, что прекратились судороги и эти кошмарные боли, когда тебе кажется, что с тебя по-живому сдирают кожу; а ведь еще незадолго до Рождества Джесси начала уже всерьез опасаться, что ей теперь до конца жизни придется пить из пластиковых стаканчиков.
– Как твоя правая лапка? – спросила Мэгги, как будто Джессина чесотка передалась и ей посредством некоей сенсорной телепатии. И Джесси совсем не считала такую идею бредовой. Ее иной раз немного пугали вопросы Мэгги – как и ее потрясающая интуиция, – но она никогда не считала, что все это вздор и бред.
Больная рука – лежащая на столе в ярком луче солнца, который отвлек Джесси от работы за компьютером, – была затянута в тугую черную перчатку с подкладкой из какого-то мягкого пластика, который уменьшает трение. Джесси подозревала, что эту антиожоговую перчатку – а это была именно антиожоговая перчатка – разработали специально для военных нужд и наверняка опробовали в какой-нибудь горячей точке. На какой-нибудь грязной войне. Только не думайте, что из-за этого Джесси было противно носить перчатку или что она была неблагодарной. На самом деле она была преисполнена самой что ни на есть искренней благодарности. После третьей пересадки кожи понимаешь, что благодарность – это одна из немногих защит от безумия, на которые можно безоговорочно полагаться.
– Очень даже неплохо, Мэгги.
Мэгги приподняла бровь почти на уровень «я тебе не верю».
– Правда? Если все три часа кряду, пока ты тут сидела, ты без остановки стучала по клавиатуре, то ей уже впору петь «Аве Мария».
– Я что, действительно три часа тут сижу?! – Джесси взглянула на часы и убедилась, что это правда. Потом посмотрела на монитор и с удивлением обнаружила, что заканчивает уже пятую страницу документа, который она начала только сегодня. Она села писать после завтрака, а теперь было уже почти время обеда. И что самое удивительное – пусть Мэгги ей и не верит, – но она сказала чистую правду: рука действительно не болела. Во всяком случае, не так сильно, как могла бы болеть после трех часов непрерывного печатания. Если бы Мэгги не принесла таблетку, Джесси, наверное, и не вспомнила бы о том, что ей пора принимать обезболивающее. Еще час как минимум она бы смогла обойтись без лекарства.
