Оксана Ветловская - Имперский маг. Оружие возмездия
Всего лишь минутная слабость (сказал бы сейчас Зельман). Скверные, как утреннее похмелье, последствия банальной (тьфу, слово-то какое мерзкое, отдающее не то анатомией, не то извращением), банальной влюблённости (и всё? И ты это всего лишь воттакименуешь?), влюблённости господина в рабыню. Древние египтяне когда-нибудь жалели своих рабов? А римляне?.. Ах, у нас же двадцатый век, цивилизация! Да? Меньше века, тончайшая плёнка отделяет наше время от русских помещиков с их крепостными и американских плантаторов с их неграми. Какой же Зурен марсианин? Самый обыкновенный надсмотрщик… Но разве кто-нибудь когда-нибудь прежде ставил перед собой сознательную цель уничтожить толпы рабов смертным голодом и непосильным трудом?
Параллельно этим мыслям в памяти самопроизвольно прокручивалась во всех подробностях та, последняя, ночь под белым прожектором, дофантазированная до несвершившегося завершения, — и в глазах заплясали радужные искры уже не от костра, от твердокаменного напряжения в корне, глупого и неуместного. Да, страна достойна своих героев, издевательски подумал Штернберг. Грязный, как чёрт, подраненный, небритый, голодный, с неизлечимым косоглазием и монументальной эрекцией — встречайте спасителя Третьей Империи.
Солдатику тоже хотелось есть, и он со смутной надеждой посматривал на Штернберга — так, словно тот способен был выпросить у глухих серых туч, едва видных из недр ельника, манну небесную вместо снега. Штернберг завозился, устраиваясь на куче лапника как можно неудобнее, чтобы до пришедшего в полную боеготовность орудия наконец дошло, что ничего ему не светит, и с раздражением покосился на почтительно пялившегося на него солдатика, который почти всерьёз подумал, что командир сию минуту достанет из своего волшебного чемодана свиную ногу и яблочный пирог.
— Что смотришь? — бросил Штернберг. — Ты же, пока я спал, шоколада натрескался, в кармане у тебя почти целая плитка лежала, так чего тебе ещё надо? У меня ничего нет, и материализовывать мыслеформы я не умею.
Машинально читая этого недотёпу, Штернберг и про недавнее укромное поедание шоколада прочёл без труда. Солдатик от его необдуманных слов ужасно расстроился, так ему сделалось за себя стыдно. К тому же его, бедолагу, запоздало осенило, что Штернберг наверняка сумел бы разломить этот несчастный шоколад на манер библейских хлебов. Штернбергу стало и смешно, и жалко этого охламона, и за себя совестно — хреновый из тебя, партайгеноссе, отец-командир получился, половину парней ты просто бездарно угробил (сука ты, хуже Ланге) и этого пацанёнка только зря изводишь (а вообще-то, как офицеры на фронтах умудряются воевать, командуя бестолковой оравой таких вот пимпфов?). Но ведь, если честно, молодец парень, хоть и нелепый, а держится. И дело уже не в ментальной корректировке: она, после поломки рунического амулета-привязи, не помешала бы солдату драпануть во все лопатки, особенно после того, как он узнал, что же над ним учинил так называемый командир, чернокнижник и нехристь… И в спину не пальнул. Сначала, конечно, напугался, набычился — а потом, что удивительно, простил, от души. Вот тебе и пимпф. Штернберг, набирая мальчишек для энергетического резерва, этого рядового Рихтера, помнится, занёс в список самым последним, потому как выбирать больше не из чего было. Хиловатым казался парень. Сплошной комок сомнений. Самокопание, дневничок… Хе, ты на себя-то посмотри: кривое отражение этого Рихтера.
— Ладно, извини, — выдал Штернберг прежде, чем успел сообразить, какие слова он, офицер, собирается сказануть рядовому. Солдатик, естественно, молча на него вытаращился. В уставе не написано, что полагается отвечать в таких случаях — «Извинение принято, оберштурмбанфюрер»?
— Садись сюда. — Штернберг подвинулся. Рихтер смущённо уселся рядом. Солдатика беспокоило какое-то недавнее происшествие, а сам он ничего не хотел говорить: думал, что это теперь всё равно неважно, раз им совсем скоро придётся погибнуть.
Штернберг поглядел на макушку парня, украшенную похожим на воронку вихром: аура над ней посерела от обречённости. По старой памяти о гимназической привычке пальцы просто чесались, и Штернберг с оттяжкой залепил щелбан прямо в вихор. Солдатик ойкнул.
— Фаталист доморощенный. Чтоб я такого нытья больше не слышал. Я сказал «вероятно», а вовсе не «обязательно». И вообще, если боишься, тебя никто не заставляет.
— Я не боюсь, — соврал солдатик.
— Ты что-то видел, пока я спал. Что-то странное. На что это было похоже?
Солдатик скованно молчал и думал о какой-то женщине, о титьках в вырезе платья и подобной чепухе. Нашёл время. Штернберг ещё раз придирчиво оглядел рунический барьер и оградительный круг. Всё вроде правильно. И никем не тронуто.
— Командир, разрешите вопрос… А тут призраки водятся? — смущённо спросил Рихтер.
Штернбергу снова стало смешно. К тому же он наконец прочёл, что парню всего лишь приснился растревоживший его сон.
— Вообще-то, я забыл тебя предупредить. Тут неподалёку пролегает их тропа, они по ней ходят на водопой.
— Какая тропа?.. — Солдатик, побледнев, вцепился в автомат.
Штернберг не выдержал, загоготал. Рихтер оскорблено выпрямился. Ай, как нехорошо издеваться над парнишкой… Штернберг, всё ещё ухмыляясь, потрепал солдата по плечу.
— Нечего вздрагивать. Если б кто-нибудь вздумал составить нам компанию, я бы сразу почувствовал. Да и моё ржание, уверен, уже распутало всех тварей в округе, и в Тонком мире в том числе… Кстати, почему тебе приснилась взрослая женщина, а не молоденькая девочка? Что за Эдиповы замашки?
Про Эдипа солдатик ничего не знал, но на всякий случай покраснел. Штернберг затёр ногой оградительный крут и принялся срезать с твёрдой коры руны-обереги. Ему вспомнилось, как он некогда издевался над Францем, вот так же, как над этим нелепым мальчишкой. У Штернберга на мгновение в глазах потемнело, словно с едва подсохшей раны грубо содрали бинт, да ещё двинули туда чем-то холодным и острым. Последнее, что он помнил о Франце, — какой густой и липкой была кровь оруженосца между пальцами. Отсутствие Франца ощущалось почти физически, как сквозная дыра под грудиной, — и ещё Штернберг всё отчётливее понимал, что он без своего оруженосца всё равно как без рук.
Кем Штернберг был для Франца? Просто начальником. Никаких операций над сознанием ординарца, вроде ментальной корректировки, Штернберг не проводил. Вёл себя порой попросту мерзко: считал вполне позволительным изощрённо насмехаться над «деревенщиной». Никакой особой благодарности выказывать не желал. Выходных почти не давал. Правда, платил много, и даже очень много, но ведь это нельзя было назвать заслугой, деньги для Штернберга, едва он надел форму СС, стали совершенно естественным продуктом его личности, вроде пламени, которое он вызывал по первому желанию, да и не его эти деньги были, он своей властью подключил Франца к общей кормушке, и только. Откуда же тогда у ординарца бралась эта спокойная, без капли раболепия, доброжелательность, эта невозмутимая, без тени самоунижения, преданность?..
