Эрик Хелм - Уцелевший
Герцог не отрываясь глядел на Итона. Затем положил ему на плечо ладонь.
— Иными словами, я старый суеверный болван?
— Да не совсем так... Вам крепко досталось, обоим, — вот и заработали перегруженные мозги невпопад.
— Ричард! — негодующе воскликнула Мари-Лу.
— Н-да, — сказал герцог. — Ладно, mon ami. Поутру хоть на дуэль вызывайте, но сейчас прошу о личном, бесконечно важном одолжении: скрежещите зубами, но ради старого дурака не пытайтесь покинуть пентаграмму. А там будет видно.
— Хорошо.
— Считайте, я выжил из ума, и это — простая прихоть. Неужто раз в жизни тяжело уважить собственных друзей?
— Нет...
— Я хочу пить.
Саймон тоже сел, охватив колени сцепленными руками, угрюмо глядя перед собой, на ряды книжных корешков.
— Еще один, — тихо обратился герцог к Мари-Лу. — Внимание, ma comtesse[48].
Просьбу Аарона было отнюдь не сложно исполнить.
Предусмотрительный де Ришло заранее принес и поставил в пентаграмме графин воды. И забывчивость подопечного наводила на размышления.
— Вот, пожалуйста.
Де Ришло спокойно склонил горлышко графина и налил полный стакан, тоже приготовленный загодя.
— Пейте на здоровье.
Саймон отхлебнул и помотал узкой темноволосой головой:
— А колодезной воды не сыщется, Ричард? У этой болотный привкус. Фу!
— Тогда могу предложить святой воды из Лурда, — хладнокровно парировал герцог.
Аарон жадно глотнул и сказал:
— Да, эта гораздо лучше.
Долгое время никто не говорил ни слова. Безмолвие царило и вокруг. Даже монотонный стук дождя по стеклам прекратился.
Лампы мигнули несколько раз подряд.
И тени возникли там, где никаких теней не должно было наблюдаться.
* * *
Середина потолка потемнела.
Нити накаливания из ослепительно ярких стали тускло-багровыми.
Потом погасли совсем.
Библиотека погрузилась в полумрак, озаряемый лишь пламенем пяти горевших свечей.
Ричард поежился:
— Господи помилуй, ну и холодрыга!
Мари-Лу испуганно прижалась к мужу. Герцог медленно кивнул и весь обратился во внимание. Он ощутил этот страшный, замогильный холод раньше прочих, но промолчал. Полярное дуновение шло откуда-то сзади, наклоняя пламенные конусы в сторону.
Де Ришло быстро обернулся.
И ничего не увидел.
Тихим, но внятным голосом он начал читать молитву. Холод отступил столь же внезапно, сколь и прихлынул, но чуть погодя повеял из другого угла комнаты.
Новая молитва.
Новая передышка.
И ледяной ветер из нового угла.
Негромкий, невыразимо жуткий стон послышался в библиотеке. Ветер завихрился, заметался, закружил, впиваясь в людей незримыми, обжигающими пальцами. Казалось, четверка товарищей оказалась в окне циклона. Свечи отчаянно мигнули и погасли.
Изрядно поколебленный в своем скептицизме Итон отпустил плечи Мари-Лу и проворно потянулся за спичками. Первая мгновенно погасла. Сложив ладони чашкой, как делают на открытом воздухе все курильщики, Ричард зажег вторую. Полярный ветер немедля задул зажженную было свечу, а с нею вместе и спичку.
Испарина, выступившая на лбу Итона, остыла тотчас.
Мари-Лу тоненько взвизгнула, но вовремя закрыла рот ладонью.
Спичку за спичкой зажигал Ричард, и все они гасли прежде, нежели шипящее пламя головки перекидывалось на дерево.
Лицо Саймона стало пепельно-серым, перепуганным до полусмерти. Глаза бедняги — выпученные, дикие — метались по сторонам, ожидая чего-то невыразимо жуткого.
— Всем держаться за руки, — с преувеличенным спокойствием произнес герцог. — Быстрее, это усилит нашу способность сопротивляться.
Каждый ощупью отыскал пальцы соседей.
— Поднимаемся на ноги, — сказал де Ришло. — Осторожнее, может закружиться голова.
Они образовали новый маленький круг сплетенных рук в середине пентаграммы. Герцог велел расположиться спинами друг к другу, смотреть перед собой и не бояться.
Холодный вихрь улегся так же внезапно, как и возник. Снова сгустилась неестественная тишина. Мари-Лу задрожала.
— Спокойствие, спокойствие, — выдохнул Ричард, сам весьма далекий от упомянутого состояния.
Впрочем, пуще всего Итон боялся, что хрупкая, изнеженная жена сляжет наутро с температурой.
— Смотрите! — сказала Мари-Лу, расположившаяся лицом к очагу.
Все головы повернулись.
Грудой наваленные в камине поленья, лишь несколько мгновений назад раздуваемый метавшимся по комнате вихрем, угасли. Раскаленные угли быстро темнели, точно чья-то незримая лапа ложилась на них и лишала доступа воздуха. Наконец, последняя огненная искра исчезла.
— Молитесь, — раздался голос герцога. — Бога ради, молитесь!
Они и сами едва ли смогли бы сказать, сколько времени провели, склонив головы и шепча предуказанные слова. Четыре сердца стучали громко и быстро, но губы упорно шевелились.
В оконное стекло постучали.
Внятно.
Размеренно.
— Это еще какая... — начал было Ричард, разом вспомнивший о заткнутом за пояс пистолете.
— Стоять, не шевелиться, — прошипел де Ришло.
Голос донесся из темного сада, отчетливый и хорошо знакомый:
— Откройте, это я, Рекс! Пустите, скорее!
* * *
Ричард облегченно вздохнул, отстранился от Мари-Лу и сделал шаг, но тут же невольно развернулся.
Рывок герцога оказался нежданно силен.
— А ну-ка, угомонись, — велел де Ришло.
— Но...
— Ловушка! Стой на месте, говорю!
— Пустите, черт побери! — вновь прозвучал голос. — Тут насмерть закоченеть можно!
Никто не пошевелился. Даже Итон внезапно почуял неладное.
— Ричард! Это Рекс! Ты слышишь меня? Рекс! Прекратите валять дурака, откройте дверь.
Де Ришло крепко держал Итона и Аарона за руки. Мари-Лу невольно сделала то же самое.
Низкий, раздраженный рык послышался из сада. Потом все смолкло.
— Слыхали? — тихо спросил герцог.
Три головы кивнули в темноте. Зубы Мари-Лу выбивали внятную дробь.
— А это еще что? — почти беззвучно осведомился Ричард.
В дальнем углу библиотеки мрак сгустился в угольно-черную массу. Она зашевелилась и медленно двинулась.
Мутное красное свечение возникло перед четырьмя друзьями, расширилось, разрослось, постепенно приняло очертания.
Не человеческие.
И не животные.
Чудовищный мешок слизи появился на полу. Ни морды, ни глаз у него не было, но злобу тварь источала невыразимую. Багровое свечение усилилось — и внезапно фигура утратила зыбкость, перестала выглядеть привидением.
У гадины оказалась белесая прыщавая, словно прокаженная, кожа. Волны сатанинской ненависти сотрясали бесхребетную, как осьминожье тело, тушу. Гнуснейшая вонь разложения хлестнула по ноздрям оцепеневших людей. Тварь извивалась, истекала смрадной жидкостью, которая лилась по полу тонкими ручейками — и внезапно разразилась лютым, угрожающим гоготом.
