Даниэль Клугер - Летающая В Темных Покоях, Приходящая В Ночи
Яворицы после этого долго не могли оправиться. Когда же вновь задымили здесь печные трубы, то число дымов в первые полстолетия редко превышало двадцать пять-тридцать. Удивительно: место издавна считалось бойким (мимо пролегали целых два торговых пути), а мало кого привлекало. Почти никто не переселялся сюда — Яворицы долго хранили недобрую память о кровавых делах. А синагогу, ставшую местом мученичества рабби Элиягу бен-Авраама и восьми старцев, не отстроили. Так и стояли черные, покрытые мохом развалины, постепенно врастая в землю.
И ведь что интересно: прежде, до «гзейрос тах», жили в Яворицах и евреи, и украинцы, и поляки. Казаки евреев и поляков порубили — тех, кто не успел сбежать в окрестные леса. А после всего, когда вроде бы воцарилось тут зыбкое спокойствие, никто, кроме евреев, тут не селился. Крестьяне здешние перебрались в соседнюю Долиновку, пострадавшую куда меньше, поляки — еще дальше, Бог весть куда, то ли в Гродно, то ли вообще в Великую Польшу, а вот евреи почему-то вернулись. Вернулись, хотя после «гзейрос тах» приняли раввины галахическое постановление, запрещающее евреям селиться в украинских землях и обзаводиться здесь собственностью… Ну да, как же! Попробовал бы кто сказать Мойше-Сверчку, что, живя в Яворицах и имея здесь корчму, нарушает он решение раввинов, вынесенное Бог знает когда! Посмотрел бы он на сказавшего такое как на совсем больного, убогого. А скорее даже и не понял бы, о чем тут толкуют.
Так что евреи вернулись. Сначала только те, кто уцелел от кровавого погрома, следом и другие. И превратились Яворицы в местечко сугубо еврейское. Таких по всей черте оседлости было немного — в большинстве евреи жили бок о бок с православными или католиками, в иных же местах — и с магометанами.
А развалины разгромленной и преданной огню синагоги оставили вернувшиеся евреи нетронутыми. Зачем? Кто его знает. Может, чтобы сохранилась память у их детей о том, как и чем могут закончиться мирные годы. А может, и просто от страха. Тяжко здесь становилось человеку, ежели вдруг забредал он сюда. Будто что-то сдавливало грудь, будто какой-то жар невидимый опалял лицо. Так что всякий, кто по незнанию или по ошибке приходил к этим диким черным камням, торопился уйти поскорее. Хотя словно бы не пускала его какая-то невидимая сила.
Те, кто перебрался сюда из других мест, делали то же самое уже по традиции. И даже когда сменилось не одно поколение, развалины синагоги Элиягу бен-Авраама, «авраамовы каменья», — оставались развалинами, постепенно разрушаясь еще больше, превращаясь в груды камней, зарастая мохом и травой. Только и оставались от них недобрая память о «гзейрос тах» да еще — стремление обойти это место стороной, поскорее, не глядя в сторону камней, чтоб не увидеть что-то страшное. Что? Бог весть.
Именно от них, от этих каменных холмов, как казалось Гершу, и шел свет, замеченный им из окна корчмы, — вполне яркий и даже введший его тогда в заблуждение относительно освещенности улиц.
Теперь же он в очередной раз остановился и бросил настороженный взгляд на смутно чернеющие развалины, мимо которых как раз пролегала дорога к его дому.
И вновь ему показалось, что в провалах на месте окон мерцает слабый свет. В то же мгновение услышал он какой-то шум. Слабый, но почему-то чрезвычайно его испугавший — будто чьи-то невидимые крылья пронеслись над его головой. Гершу даже показалось, что он ощутил слабое колебание воздуха — словно от гигантских перьев. Правда, ветер, поднятый ими, не нес прохлады, скорее наоборот: движение горячего воздуха неприятно царапнуло лицо.
Он невольно попятился. Но пятиться было некуда — не возвращаться же в корчму, Мойше на этот раз может действительно послать за Двойрой, — так что он вновь остановился. Герш растерянно постоял, не зная, как быть дальше. От пелены, затянувшей небо, исходило негромкое, но вполне отчетливо слышное гудение.
И, несмотря на тучи, дорога сейчас действительно стала более освещенной, нежели в начале. Герш напряженно всматривался в развалины. Свет, выходивший изнутри сквозь неровные остатки окон, чуть мерцал — так, будто там, за стенами, кто-то разложил небольшой костер.
«Цыгане, — подумал вдруг Гершеле, вспомнив недавние разговоры в местечке. — Точно цыгане. Конокрады. Видно, облюбовали себе развалины для ночевки».
Он дважды или трижды шепотом повторил этот вывод. Повторил с чувством безусловного облегчения. Все-таки цыгане, а не кто-то или что-то непонятное и неизвестное. Герш приободрился и снова зашагал — правда, не очень быстро — в прежнем направлении. Поравнявшись с развалинами, он нащупал в кармане острый сапожницкий нож с треугольным отточенным лезвием и крепко сжал обмотанную полоской кожи рукоятку. Конокрадов Герш не боялся. Зато, вспомнив рассказы о пестрой и веселой цыганской жизни, сапожник захотел хотя бы одним глазком посмотреть на чужое веселье. Он осторожно подкрался поближе и заглянул в слабо, но явственно светившееся окошко.
Никакого костра внутри не оказалось, тем не менее там в самом деле было светлее.
Герш настороженно обводил взглядом развалины. Поначалу ему показалось, что здесь никого нет. Лишь через какое-то мгновение его привыкшие к темноте глаза усмотрели в самом центре неясную массу. Еще через мгновение то ли взгляд сапожника стал острее, то ли действительно стало светлее, но он разглядел, что масса эта в действительности представляла небольшую группу каких-то людей. Он поспешно отступил на шаг и тяжело задумался. На цыган-конокрадов собравшиеся в развалинах не походили. Затаив дыхание, Герш подобрался чуть поближе. Теперь он рассмотрел, что неизвестные не просто сидели в центре, но расположились вокруг каменного подобия стола. И еще: что были они евреями, а не цыганами, — на каждом блуждающий взгляд сапожника обнаружил длинные молитвенные накидки-талесы — будто собрались люди на молитву. «Ну и ну, — в растерянности подумал Герш, — это что же они, к утренней молитве готовятся, что ли?..» Мысль, конечно, была нелепой, Герш и сам это понимал. Вряд ли кто-нибудь стал бы собираться на молитву в развалинах. И потом: сапожнику эти молчаливые седобородые люди, сидевшие кругом за расколотой каменной глыбой, были незнакомы.
Когда первое чувство понятного легкого смятения прошло, он осторожно обвел глазами пространство в поисках источника странного призрачного света, который был им замечен еще от корчмы Сверчка и который ровно освещал все происходившее внутри синагоги. Нигде не видно было ни малейшего намека на свечу или какой-либо другой светильник.
И это показалось гуляке-сапожнику самым страшным. Он понял, что отсюда следует немедленно убираться. Вот только ноги бедняги словно приросли к земле. Ни шагу он не мог сделать от разбитого когда-то окошка. Зато почувствовал, каким сырым пронзительным холодом тянуло от заросших мохом стен; причем этот холод удивительным образом никак не давал избавления от ночной духоты.