Виталий Вавикин - Две жизни для одной мечты
Микела достала зажигалку. Огонь разгорался нехотя, затем неожиданно вспыхнул, устремился к небу. На мгновение Микеле показалось, что в языках пламени она видит лицо светловолосой женщины. Той самой женщины, портреты которой она сжигала сейчас в старой жаровне.
– Ты видел? – спросила Микела Дугана.
– Видел что?
– Не знаю. Мне показалось… – она замялась, отвернулась, попыталась вспомнить картину, которую продала Дугану, и не смогла.
«А фотография в газете?» – Микела до боли закусила губу. В голове мелькнула мысль, что если сейчас еще раз взглянуть на фотографию, то она сможет точно указать на женщину, портреты которой только что предала огню.
– Ты ведь не выкинул газету, которую я принесла вчера тебе? – спросила Микела.
– Выкинул? Нет. – Дуган наградил ее растерянным взглядом. – А зачем тебе? Тоже хочешь сжечь?
– Нет. Хочу посмотреть. Уверена, что сейчас мы сможем разглядеть эту чертову блондинку на фотографии.
– Тебе мало было картинок?
– Хочу знать, что это не плод воображения старика. Хочу знать, что она реальна. Такое иногда бывает. Роковая женщина. Мужчина видит ее, и образ этой женщины преследует его всю жизнь. Особенно если это художник. Тогда все понятно. Отсюда и эта проникновенность, эти чувства, но если это просто фантазия…
– Ты тоже что-то почувствовала? – перебил ее Дуган. Микела замолчала, затем осторожно кивнула.
– Не знаю, что это, но лицо этой женщины… Оно… Оно как солнечный ожог. Понимаешь? Ты закрываешь глаза и все равно видишь какое-то пятно.
– Лицо.
– Неважно. Так ты не выкинул газету?
– Нет. Но как же уборка?
– Успеем. – Микела взяла его за руку и потянула прочь. Пламя в жаровне подобралось к новой кипе рисунков и снова вспыхнуло, устремляясь к небу.
– Не думаю, что идти ко мне – хорошая идея, – заупрямился Дуган. – Сегодня отец вернется рано с работы, да и рядом с моей комнатой комната его матери…
– Мы же за газетой идем, а не любовью заниматься, – Микела натянуто рассмеялась. – К тому же мне хочется еще раз посмотреть на картину. Такое чувство, что я вчера не заметила на ней чего-то важного…
– Все равно как-то нехорошо…
– Ты что, меня стесняешься?
– Скорее себя.
– Зря. Ты симпатичный и хорошо сложен. Не думай, что это комплимент, просто я художник, а художники всегда замечают подобные вещи. – Микела замолчала, нахмурилась. – Слушай, а в эту ночь… У озера… Ты можешь точно рассказать, что было?
– Зачем?
– Просто интересно стало. Я понимаю, что ты был пьян, но все-таки…
– Хочешь еще раз посмеяться надо мной?
– Я разве смеялась над тобой? Я просто не верила тебе. Это другое.
– Вот как?
– Да. Знаешь, иногда людям удается в искусстве нечто настолько тонкое, что это очаровывает, завораживает, проникает так глубоко, что, кажется, становится частью тебя. Как музыка или стихи. Книги или картины. Разве с тобой никогда не было ничего подобного? Не было песни, мелодию которой ты не можешь забыть, стихотворения, которое трогает тебя так сильно, что мир уходит из-под ног, книги, которая, кажется, способна перевернуть мир с ног на голову?
– Думаешь, старик Пирс нарисовал нечто такое, что может сводить людей с ума?
– Ну, не обязательно с ума. Может быть, его картина или образ той женщины действуют каким-то образом на наши чувства, заставляя переживать и испытывать то же, что испытывал старик, когда создавал эту картину?
– Думаешь, сможешь нарисовать нечто подобное?
– Нарисовать? – Микела улыбнулась, удивившись, как подобная мысль не пришла ей раньше в голову. Или же пришла? – Может быть. Разве это плохо?
– Нет.
– Тем более что я рисую в основном пейзажи. Солнце, закаты, рассветы. Это добрые картины. Что если мне удастся заставить людей переживать те же чувства, которые переживала я, создавая свои картины? Радость, счастье, трепет перед красотой природы…
Микела прикрыла глаза, предаваясь мечтам. Фантазия подхватила ее и понесла куда-то прочь, навстречу ветру и белым кучевым облакам, густым-густым, словно взбитые сливки, словно свежий сливочный пудинг, так сильно напоминавший прическу женщины, которую рисовал старик Пирс. Женщины, снова улыбавшейся со стен кабинета безумца Микеле. Доверчиво и лукаво. Застенчиво и порочно.
– И еще я хочу почитать дневник старика Пирса, – сказала Микела, когда они подошли к дому Дугана.
Пикап его отца стоял на подъездной дорожке. Дуган выругался сквозь зубы, поднялся на крыльцо. Дверь была не заперта. В гостиной никого не было.
– Твоя комната наверху? – поторопила Дугана Микела.
Они поднялись по скрипучей лестнице.
– Дуган! – раздался надтреснутый старческий голос в конце коридора. – Дуган, это ты?
– Я не один, – крикнул он, стараясь не смотреть на Микелу.
Старуха замолчала, словно ничего и не говорила. Дуган жестом указал Микеле на дверь в свою комнату. Она вошла, огляделась, увидела картину на стене. Слившаяся в поцелуе однополая женская пара в первом ряду невольно бросилась в глаза.
– Кажется, я начинаю понимать, как ты вчера заметил ее, – сказала Микела, подходя ближе к картине. – Это действительно бросается в глаза. – Она наклонила на бок голову, пытаясь разглядеть лицо второй девушки. – Очень странно.
Микела тряхнула головой, пытаясь избавиться от заблуждения, что можно найти определенный угол и удастся увидеть недоступное лицо. Воображение нарисовало еще один кабинет старика Пирса, стены которого покрывают рисунки второй женщины. Но если первая улыбалась им с этих рисунков, то вторая обязательно должна повернуться и показать лицо.
– Кажется, ты должен был дать мне газету, – напомнила Микела, не отрывая взгляда от картины.
Голос Дугана прозвучал где-то далеко – она не различила слов. Он подошел, вложил газету ей в руку. Микела опустила глаза. На мгновение ей показалось, что фотография в газете изменилась, стала той, которую только что видела она в своем воображении. Микела подошла к окну, снова посмотрела на газету, надеясь, что естественное освещение сможет развеять наваждение.
– Ты никогда не заправляешь кровать? – спросила она, но так и не поняла, что ответил Дуган, да и ответил ли вообще.
Фотография в газете действительно изменилась, стала более четкой. Теперь Микела могла различать лица людей. Первый ряд, второй, третий. Она вспомнила, зачем хотела посмотреть эту газету, но теперь это стало малозначимым, отошло на второй план. Да и не было больше однополой женской пары. Лица толпы различались достаточно четко, но Микела не видела белокурой женщины. Ни одной. Ни той, чье лицо она знала, ни той, что отвернулась от художника на картине. Микела обернулась, бросая взгляд на картину. Женщин не было и там. Она тряхнула головой. Нет. Ничего не изменилось.
