Леонид Моргун - Сатанинская сила
С каждым мгновением ряды привидений множились. Светящиеся фигуры все теснее и теснее обступали Бузыкина. Он в отчаянии схватился было за телефон, но трубка со шнуром неожиданно трансформировалась в торчащий на длинном хребте череп, который оглушительно звонко лязгнул зубами, чуть не отхватив Бузыкину ухо. Он шарахнулся в сторону от черепа, пробив однообразный строй привидений, и упал на пол. Над лицом его с гадостным писком прошмыгнули летучие мыши.
— Нет!.. Нет! Прочь отсюда! — завопил Бузыкин, метаясь по кабинету. — Спасите! Кто-нибудь! Сюда!.. На помощь!!
— Так же и я взывал к Спасителю, — захохотали графы, множась с каждым мгновением и беспрестанно меняясь местами, будто исполняя какой-то замысловатый менуэт, — и каялся, и возносился, и призывал на помощь все силы рая и ада. Но никто ко мне не пришел и издох я всеми позабытый…
— Ах, оставьте свой синематограф, ваше сиятельство, — прогудел откуда-то густой бас. Число графских призраков немедленно сократилось до одного, который стоял в центре кабинета. К нему торопливо, танцующими прыжками приближалась какая-то странная фигура. Сначала Бузыкину показалось, что этот человек старается держаться непременно одним боком к нему, когда же тот приблизился, обнаружилась ужасная картина: левая половина тела этого высокого дородного мужчины напрочь отсутствовала. Туловище, кое-как прикрытое остатками синего генеральского виц-мундира, являло собой сплошную кровоточащую рану. Часть его румяного и дебелого лица также была снесена. Пышный вихор, сохранившийся на лбу падал прямо на обнаженную мозговую ткань.
— Разрешите представиться, — сказал новый призрак, обратив на Бузыкина взгляд крупного, чуть на выкате глаза с белым, будто фарфоровым налитым кровью белком, — Фуфиков Максимиллиан Каллистратович, градоначальник сего славного града, зверски взорванный анархической бомбой 16 мая 1903 года. Рад приветствовать своего преемника на его нелегком, исполненном опасностей посту, — он протянул сохранившуюся руку.
— Э-э, бросьте, ваше превосходительство, — иронически хмыкнул граф, — нынешняя молодежь уж в градоначальников не стреляет. А надо бы…
Увидев настойчиво протянутую ему руку, Бузыкин машинально пожал ее и тут же затрясся и закричал, пронизанный сильным ударом тока. Сильно запахло озоном. Из глаз губернатора посыпались голубые искры, он хохотнул и приблизил свое лицо. Из последних сил Бузыкин выдернул руку и провалился в темноту.
Некоторое время он, очевидно, провел без сознания. Когда же пришел в себя, то увидел сидящего перед ним на корточках мужчину в ватнике, который глядел на него пристальным взглядом из-под круглых очков и укоризненно покачивал головой.
— Как же это вы так, батенька, — негромко с укоризной произнес он. — Или вы не знаете, что привидения имеют электрическую природу? Потому-то они и являются чаще всего на возвышенных и пустынных местах, в разрушенных нежилых строениях, в которых пересекаются силовые линии магнитосферы, чаще всего перед грозой. Не сказал бы, что мертвечина сильно уважает статическое электричество, но дело тут, видимо, во взаимодействии остаточного мозгового магнетизма с…
— Саня… где ты, Саня… — тихо позвал его кто-то. — Я не вижу, Саня…
— Минуточку, — человек в очках метнулся к двери и осторожно ввел в кабинет полуобнаженного человека в одних галифе. Тело его было покрыто ожогами и вырезанными прямо на коже кровоточащими звездами. Он брел на ощупь, не поднимая понуренной головы.
— Поглядите, Сергей Сергеич, кто нынче у нас в гостях, — сказал очкастый, подведя его к Бузыкину.
Лишь сейчас, когда он повернулся в профиль, Бузыкин узнал в нем секретаря подпольного райкома Прибоева. Народный любимец, он сумел провести коллективизацию так, что обошелся без крестьянских бунтов и расстрелов. Это-то ему и поставили в вину. Отсидев восемь лет в областной тюрьме, он был освобожден немцами, однако не стал с ними сотрудничать, а возглавил партизанский отряд, изрядно фашистам навредивший. За что он и был в силу несокрушимой сталинской логики сразу же после войны арестован и расстрелян. Его семью в силу той же логики сгноили в лагерях.
Его полуголый спутник поднял голову. Бузыкина чуть не стошнило от отвращения, когда он увидел, что нижние веки этого призрака были вырезаны и огромные глазные яблоки бессильно повисли на волокнах нервов, как на белых ниточках. Этого человека Бузыкин тоже знал. Это был комиссар Сергей Лачугин, растерзанный духонинцами в девятнадцатом. Его именем в Букашине называлась улица, школа, площадь и библиотека.
— Чистенький… — сдавленным шепотом произнес комиссар. — Бритенький… Сытенький какой… А имеешь ли ты право… — начало было он громко и вдруг задрожал, судорожный кашель всколыхнул его изувеченное тело. — Имеешь ли ты право сытым быть? — шепотом спросил он. — Кто тебе разрешил жрать за двоих, пить за троих и при этом спать спокойно? Кто позволил тебе успокоиться? Почему ты не кричишь, не бьешь в набат, почему не собираешь людей, не ведешь их за собой, не агитируешь, а спокойно оставляешь их тонуть в трясине мелкобуржуазной своей повседневности?
— Вот-вот, — ухмыльнулась половина губернатора, — так вам, хамам, и надо. За что боролись на то и напоролись. А ведь вроде так логично казалось: отнять у богатых добро и разделить по беднякам. И все сразу станут богатыми. Ан не-е-ет! Четверочка-то по логике свою рольку сыграла, — он гаденько хихикнул, — и бедные холопы создали свой холопий рай. А главными над ними встали обер-лакеи и метрдотели, привыкшие допивать за хозяевами недопитые рюмки и догрызать объедки. И никто их воровство не осуждает, все глядючи на них облизываются и лишь о том и думают, где бы и как бы чего самим урвать. Вот во что вы превратили наш «третий Рим»!
— Бога, Бога позабыли… — гнусаво в тон ему подтянул граф. — День-деньской бродишь между стенами и только одно и слышишь: ах, а где бы вот то-то достать! ох, ей тот-то принесли! а тот-то другое оторвал! а кто-то еще тоже что-то отхватил, где бы и нам того-то… Тьфу! А еще государственные люди… Эх, суета суетная и всеобщая суета…
— Впрочем, может, он не так уж и виноват? — как бы размышляя предположил Товарищ Саня. — Откуда ему знать о бедах народных, если принимает он лишь по нечетным вторникам…
— Да не принимает он народ… — скрипнул зубами комиссар. — На дух он народ наш не приемлет. Он от него отгорожен стеной каменной. К душе его не пробьешься, не достучишься. Глянь-ка, брат Саня, мы с тобой классы ликвидировали, а оне в касты преобразовались, хуже, чем у энтих, у индусов. Чиновничья каста, торговая, врачебная, генеральская — а народ-то, народ весь — неприкасаемый… Эх, да что о нем толковать. Под трибунал гада и к стенке!
