Стивен Кинг - Посвящение
— Я не могла представить себе, как человек, настолько скучный, когда ты слушаешь его, смог написать такое, что не хочется закрыть книгу и ты со страхом ждешь ее конца. Как мог неприятный человек с холодным сердцем, каким был он, создать героев настолько живых, что тебе хочется плакать, когда они умирают. Когда Ной попал под такси и погиб в самом конце «Сияния небес», всего лишь через месяц после того, как вернулся с войны, я и в самом деле плакала. Я не представляла себе, каким образом циничный и грубый человек вроде Джеффериса мог заставить читателей так переживать о том, что даже не происходит в действительности, — о том, что он просто-напросто придумал. А кроме того, в этой книге было что-то еще… что-то вроде солнечного света. Она наполнена болью и страданиями, но в то же время в ней много чистоты и свежести… и любви.
Дарси вздрогнула, когда Марта засмеялась.
— В отеле был парень по имени Билли Бек, хороший молодой человек. Он заканчивал Фордхэмский университет, изучал английскую литературу. Он учился в свободное время, когда не стоял у дверей швейцаром. Мы с ним иногда разговаривали…
— Он был чернокожим?
— Господи, нет, конечно! — Марта снова засмеялась. — В «Ле пале» не было чернокожего швейцара до 1965 года. Чернокожие носильщики, рассыльные и рабочие в гараже, но не швейцары. Это считалось недостойно. Благородным людям вроде мистера Джеффериса такое не понравилось бы.
Короче говоря, я спросила Билли, почему книги писателя могут быть такими увлекательными, когда сам он грубиян и циник. Билл задал мне вопрос, слышала ли я про толстого диск-жокея с тонким голосом, и я сказала, что не понимаю, о чем он говорит. Тогда он ответил, что объяснить то, о чем я спрашиваю, он не может, но рассказал, что говорил его профессор о Томасе Вулфе. Этот профессор считал, что некоторые писатели — включая Томаса Вулфа — ничем не отличаются от других людей до тех пор, пока не сядут за стол и не возьмут в руку перо. Он считал, что для таких людей перо — все равно что телефонная будка для Кларка Кента — ну помнишь, того, кто превращался в телефонной будке из репортера в супермена. Он сказал, что Томас Вулф — это вроде… — она заколебалась, потом улыбнулась, — что он вроде божественных ветряных колокольчиков. Он сказал, что сами по себе ветряные колокольчики ничего особенного не представляют, но когда сквозь них дует ветер, они издают прелестные звуки.
Мне кажется, что Питер Джефферис был чем-то вроде этого. Он был благородным человеком, получил превосходное воспитание и образование, но все это не его заслуга. Это скорее Божий дар, который он и тратит. И сейчас я скажу тебе что-то, чему ты можешь не поверить: после того как я прочитала две его книги, мне стало жалко его.
— Жалко?
— Да. Потому что книги эти такие прекрасные, а человек, написавший их, безобразен как смертный грех. Он действительно был похож на моего Джонни, но в определенном отношении Джонни был счастливее, потому что он в отличие от мистера Джеффериса никогда не стремился к лучшей жизни. Книги мистера Джеффериса были его мечтами, в них он позволял себе верить в мир, над которым смеялся и издевался.
Марта спросила Дарси, хочет ли она еще пива. Та ответила, что пока воздержится.
— Ну что ж, если передумаешь, дай знать. Ты вполне можешь передумать, потому что начиная с этого момента все становится запутанным.
Еще одно было характерно для этого мужчины, — продолжала Марта. — У него не было особых сексуальных потребностей. По крайней мере он выглядел не таким, каким обычно бывает мужчина…
— Ты хочешь сказать, что он…
— Нет, он не был гомосексуалистом, или голубым, как их теперь принято там называть. У него не было влечения к мужчинам, но он не испытывал особой тяги и к женщинам. За все эти годы, пока я убирала его номер, всего два или три раза я находила в пепельницах в спальне сигареты с помадой и чувствовала запах духов на подушках. Один раз я нашла карандаш для бровей в ванной — он закатился в угол под дверь. Думаю, это были проститутки по вызову (подушки пахли не теми духами, которыми обычно пользуются приличные женщины).
Но два или три раза за все эти годы не так уж много, правда?
— Да, уж это точно, — согласилась Дарси, вспоминая бесчисленные женские трусики, которые ей приходилось вытаскивать из-под кроватей, презервативы, плавающие в унитазах, в которых поленились спустить воду, накладные ресницы на подушках и под ними.
Марта сидела несколько мгновений молча, углубившись в свои мысли, потом подняла голову.
— А знаешь что? — сказала она. — Этот мужчина испытывал влечение к самому себе! Тебе это может показаться невероятным, но так оно и есть. В нем уж точно не было недостатка сока — я знаю это по всем тем простыням, что меняла.
Дарси кивнула.
— А в ванной всегда стояла баночка холодного крема или что-нибудь на столике возле его кровати. Думаю, он пользовался этим, когда занимался мастурбацией, — чтобы не поранить кожу.
Женщины посмотрели друг на друга и вдруг истерически расхохотались.
— А ты уверена, что все было не наоборот, дорогая? — наконец спросила Дарси.
— Я ведь сказала — холодный крем, а не вазелин, — ответила Марта. Плотина снова прорвалась: женщины смеялись минут пять, пока у них не выступили слезы на глазах.
Но вообще-то тут не было ничего смешного, и Дарси знала это. И когда Марта продолжила свой рассказ, она просто слушала, с трудом веря своим ушам.
— Прошла примерно неделя с того дня, как я побывала у Мамаши Делорм, а может быть, и две, — продолжала Марта. — Не помню. Давно, это было. Я уже была уверена в своей беременности — меня не тошнило или что-то там еще, но я ее чувствовала. Не по тем местам, что ты думаешь. Кажется, что твои десны, твои ногти на ногах, твоя переносица сами догадываются, что происходит, еще до того, как узнают все остальные части тела. Или вдруг тебе захочется в три часа дня китайского рагу с грибами и острым соусом, и ты спрашиваешь себя: «Эй, что со мной?» Но ты знаешь, что это такое. Я не сказала ни слова Джонни, разумеется, — я понимала, что он в конце концов узнает, но говорить ему боялась.
— В этом никто тебя не обвинит, — согласилась Дарси.
— Однажды поздно утром я была в спальне люкса Джеффериса и, прибираясь там, думала о Джонни и о том, как сказать ему о ребенке. Джефферис куда-то ушел — скорее всего на встречу с одним из своих издателей. Кровать в его номере была двуспальной и смята на обеих сторонах, но это ничего не значило — он плохо спал и все время ворочался. Иногда я приходила убирать номер и видела, что даже наматрасник выдернут.
Так вот, я сняла покрывало и два одеяла. У Джеффериса была жидкая кровь, и он всегда накрывался всем, чем только мог. Потом начала снимать верхнюю простыню со стороны ног и сразу увидела. Это была его сперма, уже почти высохшая.
