Эдуард Веркин - Вендиго, демон леса
Я не испытывал особых надежд, даже дураку ясно, что вылезти отсюда не получится. Если бы тут имелась железная лестница, я бы, конечно, попробовал. Я знал пару овчарок, не очень далеких, но при этом чрезвычайно ловких псов, способных взлезать по совершенно вертикальным приставным лестницам, пару раз я пробовал, у меня не получилось, выше трех ступенек не продвинулся. Здесь лестницы не было вообще, для очистки совести я подпрыгнул, приземлился неуклюже, раздавив при этом прах какого-то Васьки. Прыжковая техника здесь не поможет. Вообще мало что, пожалуй, поможет, разве что потоп. Плавать я умею неплохо, так что если колодец зальет, я смогу всплыть.
А еще можно лаять. В принципе лагерь недалеко, в лесу тихо, и можно попробовать.
Я попробовал и выяснил, что голоса почти не осталось, вчерашнее сидение в ручье убило голос, я хрипел и брызгал слюной, выдавливая из себя только хрип и кашель. Но я все равно постарался. Только впустую, меня не слышали. Я мог тут орать до потери голоса, звук гас в стенах и улетал вверх. Хоть заорись – в космосе тебя никто не услышит. Поэтому я перестал лаять и лег в мох. Надо экономить силы, беречь воду, и думать о будущем, и не думать о том, что в колодце как-то тесновато.
Нет, тут на самом деле тесновато. Я сделал шаг вперед и уперся носом в бетон, сделал шаг назад и тоже встретился со стеной, и по бокам тоже была стена, вокруг, и колодец сжимался, и мне начинало казаться, что через минуту он сожмется совсем.
Я начал задыхаться. Я понимал, что это психика, воздуха здесь больше чем достаточно, тут смогут трое дышать вполне свободно, не то что я один, просто паника. Надо успокоиться, лечь на землю, зевнуть и хрустнуть шеей.
Так и сделал. Глаза не закрывал – стоило закрыть, и голова начинала беспощадно кружиться, просто смотрел в одну точку. В стену, в растрескавшийся бетон, сквозь который проросла трава, похожая на крапиву. Растрескавшийся бетон, холод, жара, вода, с каждым годом раскол все шире и шире, и вот уже можно ковырнуть…
Я протянул лапу и ковырнул, и неожиданно кусок бетона отвалился. И я ковырнул еще, и отвалился еще кусок, тогда я стал ковырять и ковырять и скоро проделал в стенке дыру, в которую можно было просунуть голову. Тогда я подумал, что в этом, наверное, есть какой-то смысл. А что, если раскопать побольше? Бетон просядет, надломится, и я смогу прокопать лаз. Конечно, тут лес и старые деревья, и корневая система наверняка развита, это не страшно, с корнями я справлюсь. Буду рыть лаз, это займет меня и отвлечет от кислых мыслей, и вообще, я не какая-то там кошка. Кошка не смогла бы прорыться, а у меня сил хватит, башка-то пролезла.
Не очень хорошо пролезла, надо бы расширить лаз. Я сплюнул и принялся грызть бетон. Он был размокший и мягкий, довольно легко крошился под зубами, иногда я натыкался на старую арматурину и отгибал ее. Через полчаса я расчистил место для раскопа, сломал зуб, он добавился к кошачьим зубам на дне, ладно, пускай, жизнь – это путь потерь, надо двигаться дальше. Я обрадовался земле, она была подходящая – мягкая, с преобладанием песка и редких корней, довольно мягких, я их легко перекусывал. И копал.
Это было не очень сложно, в конце концов, копать не слишком интеллектуальное занятие, зато из головы все ненужные мысли выбивает. Вот я и копал.
Через два часа когти расслоились, еще через час сломались, я остановился и почувствовал боль. Лапы в крови и в земле, лапы сильно печет, пришлось выползти из норы. Я не только сломал ногти, я еще стер подушки, так что даже стоять было трудно, приходилось лежать на брюхе. Я прокопал около метра, под небольшим уклоном вверх, узкий лаз, в который можно было протиснуться с трудом. Ничего, нормально, можно выкопаться. Если бы не лапы, наверное, через пару суток я смог бы выбраться наружу, теперь же придется ждать, пока лапы восстановятся, хоть чуть, пусть хотя бы коростой покроются.
Я лег на бок и опять уснул, провалился в жаркий мучительный сон, в котором вокруг меня опять стояли коты, а еще ног у меня не было, вместо них красные горячие шары, в которых пульсировала боль. Хотелось проснуться, но я нарочно не просыпался, терпел, так что боль в конце концов рассосалась, сон победил.
Проснулся и попробовал повыть. Выть было легче, чем лаять, только все это опасно. Ну, услышат, ну, придут, заглянут. Так и вытаскивать меня не станут, зачем? Плюнут разве что. Так что зови не зови, вой не вой, только тоскливее делается, решил сидеть молча, одиноко. Вообще, это интересно – оказаться в яме. Мир исчезает, вот только что он был огромный и загадочный, простирался и все дела – и вот вдруг он сжимается до полутора метров вокруг тебя, делается мал и забит кошачьими костями.
Умирать в одиночестве – невеселое дело, конечно, мне не привыкать… Но все равно.
После полудня опять попробовал копать. Уже не получилось. То есть совсем никак – каждое движение вызывало боль, я перегрыз несколько корней и вернулся в колодец. Все. До завтра рыть не смогу. Может, и до послезавтра. Когда лапы зарастут, попробую еще – если хватит, конечно, сил. Или зубами попробовать?
Попробовал. Копать зубами оказалось не очень, земля, конечно, поддавалась, но… Кому непонятно, может попробовать.
Я вылез из норы и лег. Теперь дно колодца было засыпано почвой, и мха не осталось, пришлось лежать в земле. Свежая земля напоминала о могиле, настроение от этого не особенно улучшалось, но делать было нечего. Так прошел день, и стало темнеть. За день я не услышал ничего, то ли колодец на самом деле располагался далеко от лагеря, то ли в лагере больше не осталось никого. Я на месте руководства после лисьего нашествия уже давно вывез бы всех детей, подальше бы вывез, или вообще по домам отправил. Потому что птицы просто так не дохнут и лисы просто так не убегают, это ведь все знаки вполне себе недвусмысленные, любой разумный человек задумался бы.
Хрустнула ветка. Я насторожился. Ветка хрустнула вдруг, случайно. Кто-то подкрадывался. Именно подкрадывался – если бы он просто шагал, я бы уже давно знал о его приближении. Значит, он шагал осторожно, значит, намерения у него были не слишком добрые.
Камень. Он ударил в бетонную стенку колодца, отскочил и хлопнул меня в лоб. Едва не попал в глаз, больно, я едва не завыл, но удержался, и тут же в колодец попал еще один камень, и в этот раз он угодил мне в лапу. Это было еще больнее, я заорал.
Там, наверху, хихикнули и защелкали, щелчки походили на велосипедную трещотку, а хихиканье я узнал.
Шерсть у меня немедленно встала дыбом. И сердце забилось. И все внутри заболело, и сердце, и легкие, и желудок, и, кажется, кровь даже заболела. Захотелось заорать и выпрыгнуть в окно, не было тут окна, об стену с разбега захотелось. Только разбежаться здесь было негде.
