Ночные кошмары и фантастические видения (сборник) - Кинг Стивен
Прошу тебя, милый, послышался шепот Элизабет – каким бы невероятным это ни показалось мне некоторое время назад, теперь этот шепчущий голос начал пробуждать во мне неприятные чувства – в нем слышалась чудовищная безжалостность, непреклонность. Пожалуйста, не бросай работу. Прошу тебя, продолжай.
Продолжать рыть траншею? Я не знаю, смогу ли даже идти!
Но ведь осталось так мало! – послышалось стенание. Это уже не был голос, говорящий за Элизабет, как раньше; это была сама Элизабет. Осталось так мало, милый!
В надвигающемся рассвете я посмотрел на траншею и медленно кивнул. Она права. Экскаватор стоял всего в пяти футах от конца, может быть, в семи. Но это была самая глубокая часть траншеи, конечно. Пять или семь футов, где находился наибольший объем грунта.
Ты сможешь сделать это, милый, я знаю, что сможешь, умоляюще звучал голос.
Но убедил меня продолжать работу не он. Решающим для меня стал образ Додана, спящего в своей роскошной квартире на верхнем этаже небоскреба, тогда как я находился здесь, в этой траншее, рядом с грохочущим, изрыгающим вонючий дым экскаватором, весь в грязи, с израненными руками, кровоточащими мозолями. Долан спит в своих шелковых пижамных брюках, а рядом с ним одна из блондинок в его пижамной куртке.
Внизу, в огороженном стеклом помещении гаража, стоит серебристо-серый «кадиллак», заправленный, с уже погруженными вещами, готовый к поездке.
– Ну хорошо, – пробормотал я, медленно взобрался в кабину экскаватора, опустился в кресло и нажал на газ.
Я продолжал работать до девяти утра, а потом кончил – нужно было предпринять еще кое-что, а времени оставалось так мало. Моя наклонная траншея вытянулась на сорок футов. Этого должно было хватить.
Я отогнал экскаватор на прежнее место и оставил там. Он мне еще понадобится, и для этого придется отлить дополнительное количество топлива, но сейчас на это времени не было. Мне был нужен эмпирии, а во флакончике его оставалось так мало – нужно, чтобы таблеток хватило на сегодняшний вечер… и на завтра. О да, на завтра, на славный праздник независимости – Четвертое июля.
Взамен эмпирина я передохнул минут пятнадцать. Я не мог позволить себе этого, но заставил себя. Растянувшись внутри фургона – мышцы мои при этом вздрагивали и дергались, – я думал о Долане.
Сейчас он перед самым отъездом упаковывает вещи, кладет в свой кейс деловые бумаги, которые будет просматривать в пути, туалетные принадлежности, может быть, книгу или колоду карт.
А вдруг на этот раз он решит лететь? – послышался внутри меня зловредный шепот, и я не смог удержаться – из губ моих вырвался стон. Никогда раньше он не летал в Лос-Анджелес – всегда пользовался «кадиллаком». Мне казалось, что он просто не любит летать. Правда, иногда ему приходилось путешествовать самолетом – однажды он летал в Лондон, – и мысль о том, что он может полететь, неотступно билась в моем мозгу, не покидая меня ни на мгновение, словно зуд.
В половине десятого я достал из фургона большой рулон брезента, аппарат, сшивающий проволокой, и деревянные планки. Стало облачно и чуть прохладнее – иногда Бог приходит на помощь. До этого момента я забыл о своей голове, потому что все остальное болело у меня намного больше, но теперь я коснулся ее пальцами и тут же с невольным стоном отдернул руку. 'Я подошел к зеркалу на пассажирской стороне фургона и посмотрел в него – лысина была ярко-красная, покрытая пузырями.
В Лас-Вегасе Долан делал последние звонки, готовясь к отъезду. Водитель наверняка уже подал «кадиллак». Между ним и мной оставалось всего семьдесят пять миль, и скоро «кадиллак» начнет сокращать это расстояние со скоростью шестьдесят миль в час. У меня не было времени стоять и оплакивать лысину, обожженную солнцем.
Мне нравится твоя загорелая макушка, милый, послышался рядом голос Элизабет.
– Спасибо, Бет, – сказал я и начал раскладывать деревянные планки поперек траншеи.
По сравнению с прошлым днем работа была легкой. Почти невыносимая боль в спине превратилась в тупой, саднящий жар.
Но что ты будешь делать потом? – звучал в голове насмешливый голос. Что будет потом, а?
Потом все решится само собой, вот и все. Мне начинало казаться, что ловушка будет выглядеть как следует, а это было самым главным.
Деревянные планки перекрывали траншею таким образом, что позволяли мне надежно закрепить их по сторонам в асфальте, по бокам траншеи. Такую работу было бы труднее делать ночью, когда асфальт становился твердым, но сейчас, поздним утром, он размягчился, и мне казалось, что я втыкаю карандаши в остывающий ячменный сахар…
Когда все планки были на месте, траншея стала походить на мою первоначальную диаграмму, начерченную мелом на асфальте, – за исключением центральной линии. Я положил рулон брезента у той части, где помельче, и развязал стягивающие его веревки. Затем начал раскатывать сорок два фута «шоссе 71».
Если смотреть вблизи, иллюзия была далеко не идеальной – подобно сценическому гриму и декорациям, которые никогда не выглядят идеальными из первых трех рядов. Но стоило отойти на несколько ярдов, и брезент полностью сливался с дорожным покрытием. Это была темно-серая полоса, ничем не отличающаяся от действительного покрытия шоссе 71. С краю, слева (если смотреть на запад), на брезентовой полосе была нанесена прерывистая желтая линия, разрешающая обгон.
Я раскатал длинную полосу брезента по деревянным планкам, прошел вдоль нее, поправил и еще раз прошел вдоль, прикрепляя брезент к деревянным полоскам проволочным сшивателем. Мне трудно было заставить руки исполнять эту работу, но я заставил их.
Когда брезент был закреплен, я вернулся к фургону, сел за руль, испытав при этом еще один короткий, но мучительный спазм, и проехал к вершине подъема. Там я сидел целую минуту, глядя на свои изуродованные руки, лежащие на коленях. Затем я вышел из машины и небрежным взглядом окинул полотно шоссе 71. Мне не хотелось обращать внимания на конкретные детали, нет, мне хотелось получить общее впечатление. Я стремился, насколько это возможно, запечатлеть в памяти картину, какой ее увидят
Долан и его спутники, выехав на вершину подъема. Мне хотелось убедиться, насколько она естественна.
То, что я увидел, было лучше того, на что я мог рассчитывать. Дорожные машины, выстроившиеся вдоль обочины на дальнем конце прямого отрезка, дополняли кучи грунта, вываленные мной в кювет, когда я копал траншею. Куски асфальта были почти скрыты грунтом, хотя порой и высовывались. Усиливавшийся ветер сдувал с них грунт, однако и они казались остатками прежних работ. Компрессор, который я привез в своем (фургоне, ничем не отличался от дорожных машин.
Если смотреть отсюда, иллюзия была полной – шоссе казалось совершенно нетронутым.
Транспортный поток был особенно напряженным в пятницу, в субботу он чуть спал – гул автомобилей, сворачивающих в объезд, почти не стихал. Однако этим утром шума моторов совсем не было слышно. Большинство автомобилистов уже приехали туда, где собирались проводить Четвертое июля, или воспользовались другим шоссе в сорока милях к югу. Меня это вполне устраивало.
Я поставил фургон в стороне, за вершиной холма, и повалялся в нем на животе до без четверти одиннадцать. Затем, когда большой молоковоз медленно и неуклюже въехал на объездную дорогу, я подал фургон задом, открыл двери и побросал внутрь все ярко окрашенные конусы, перегораживающие шоссе.
Справиться с мигающей стрелкой оказалось гораздо труднее. Сначала я не мог догадаться, как отсоединить ее от запертого стального ящика с аккумуляторами внутри, не подвергаясь опасности погибнуть от электрошока. Затем я увидел вилку, подсоединенную к розетке. Она была спрятана под кольцом из жесткой резины – страховка, судя по всему, от шутников, которые могут решить, что будет весьма забавно выдернуть вилку и отключить стрелку, указывающую направление объезда.
