Вадим Волобуев - Благую весть принёс я вам
- Как кончится дождь, будем творить суд и расправу, - объявил Головня.
- Ты-то откуда проведал про его нечестие? - спросил Головня Костореза. - Может, вместе с ним хотел нагрянуть, да припоздал, а?
Тонкие заскорузлые пальцы Головни лежали на костяной рукояти ножа в кожаном чехле, прицепленном к сыромятному поясу. Другая ладонь, сжатая в кулак, недвижимо покоилась на сосновой столешнице. Пронзительный взгляд буравил Жара изумрудами зрачков из-под жидких бровей. В избе ещё стоял запах крови, тёмные пятна на полу зримо напоминали о недавней схватке, ввергая Жара в леденящий ужас.
- Нет-нет, Сполох говорил... хотел, чтоб и я... но не стал... Клянусь Наукой! - Косторез устремил на вождя взгляд, полный мольбы. - Ты веришь? Веришь мне, а? В-ведь я н-никогда... никогда против тебя... прошу... видят небеса... Г-головня...
- Хотел, значит, и тебя вовлечь, да ты не дался? - насмешливо произнёс Головня. - Ловкая сказка!
- Ум-моляю... ч-честное слово... я б-бы никогда...
Головня долго созерцал его, скользя пристальным взором по дрожащему лицу; затем, обхватив щёку Костореза ладонью, провёл жёстким пальцем под его правым глазом. Проговорил, будто упрашивал:
- Не предавай, Жар. Нас, Артамоновых, и так повыкосило. Если предашь, с кем останусь? Пылан предал, жена твоя предала. Искра, негодяйка, тоже изменила. Сполоху верил как себе - и он туда же. Ты хоть будь верен...
Жар, обалдев от такой перемены, торопливо заверил его:
- Я никогда... ни в жизнь... здоровьем детей...
- Здоровьем детей - да-да... - Головня вздохнул, опустив плечи. От грозного вида его не осталось и следа. Теперь перед Жаром сидел безмерно уставший и печальный человек.
Но длилось это недолго. Головня тут же встряхнулся и бодро произнёс:
- А хотя бы и предашь... Убить меня всё равно не сможешь, только себя погубишь. Душу свою потеряешь. Сколько уж раз смертушка рядом ходила, а всё мимо. Наука надо мной витает, бьёт крылами. Слышишь? Я - избранник богини, призванный нести её истину миру. Мне не страшны никакие козни. Прошло время, когда других боялся, теперь сам навожу страх! Здесь, в тайге, нет для меня соперника. Я один внимаю гласу богини! С тех пор, как услыхал его впервые в пещере, иду с ним по жизни. Нет во мне злобы, но лишь вера и справедливость. Ежели караю кого, то за дело. Если награждаю, то за заслуги. Нигде не сошёл с тропы! Так впредь и буду идти, добрый к друзьям и беспощадный к врагам. Соображаешь, Жар? Думаешь, не болело у меня сердце, когда приговаривал изменников к смерти? Будь я прежним, может, и простил бы засранцев. Но Наука не склонна прощать. Она, благодатная, велела мне лишать мерзавцев жизни. Ибо лицемеры не должны осквернять собой землю. Согласен со мной?
- Согласен, Головня, - прохрипел Жар.
- Чую, борьба только начинается. Может, и не доведётся мне дойти до конца. Много врагов, много... Язвят со всех сторон. Недруги думают - держусь за власть. Глупцы. Не власть мне дорога, а слово Науки. Если не я, то кто его гласить будет? Не вижу достойного. Все во тьме блуждают. Понимаешь?
- Понимаю, Головня, - заворожённо промолвил Жар.
- Богиня призвала меня служить Ей. То был не мой выбор. Она, великая, обратила ко мне Свой лик, когда я, отвергнутый всеми, замерзал среди ледяных полей. Она сказала: "Головня, ты избран Мною нести слово истины людям". Что мне оставалось делать? Я подчинился Её воле и продолжаю ей следовать. Ибо Она, владычица земная и небесная, устала пребывать в небрежении, забытая Своими чадами. Она хочет вернуться в мир, который создала. И я - орудие Её. За мною сила правды! А кто против меня, тот против правды.
- Истинно так, великий вождь! - выпалил Жар.
Глядя на вдохновенно вещавшего Головню, он вдруг с необычайной остротой почувствовал всю ничтожность и тщету недругов его. О богиня, насколько глуп и мелочен был Сполох в своём порыве! Не понимал, что замахивается на великана, неизмеримо сильнее его. Думал поспорить с вечностью, дурак! С таким же успехом он мог бы попытаться остановить пургу. Головня - он даже не колдун, он... стихия! Всесметающая, лютая стихия, которая не утихнет, пока не перемешает все общины, какие есть на земле.
А вождь продолжал:
- Много, много дел впереди: очистить край от крамольников, утвердить истинную веру, разобраться с пришельцами... Ох, не поспеть. Ищу человека! Продолжателя дела. А натыкаюсь на злых людей. Приходиться быть жестоким: если не раздавлю зло сегодня, завтра оно раздавит добро. Нужно торопиться. Силы мои не вечны. Хочу быть уверенным, что в свой последний час не оставлю крамоле надежды. Вот к чему стремлюсь, Жар! Вот о чём мечтаю.
Обереги на его груди стукались боками: серебряный тюлень, медный соболь, железная гагара, а ещё реликвии - "льдинка", "трубка", "пластинка". Меж ними терялся маленький кожаный чехольчик с указательным пальцем Искры и прядью её волос. Головня никогда не расставался с ним.
- Смотри, Жар, если затаишь зло - крепко пожалеешь об этом. Не думай сохранить это в тайне, от богини ничего не укроешь.
- К-клянусь, Головня... - вновь залепетал Косторез. - Никакого зла... Я предан... всей душой... я с-спасти хотел...
- Ладно, что уж толковать. Иди. Если и соврал мне, кривда твоя всё равно на явь выйдет. Ступай, ступай.
- Я не соврал, вождь! - чуть не плача, уверял его Жар. - Не соврал!
Он и сам верил в это. Страх заставил его гнать из памяти слова, сказанные Сполоху, придавить их спудом забвения и более не ворошить. А Головня почесал двумя пальцами острый кончик носа и, не глядя на него, небрежно махнул пятернёй.
- Иди, Жар.
И Жар вышел, полный восторга и умиления.
Часть третья
Глава первая
Вначале был голос. Он выговаривал торжественно и грозно: "О Наука, предвечная госпожа! Мы отдаём тебе этих людей - да насытишься их плотью, да призришь их подлые души, злоумышлявшие на тебя". И завораживающе звучал бой барабанов, размеренный, словно поступь великой богини: бом-бом-бом... А вслед за ним - дурацкое гыгыканье Осколыша, волочившего по колкой, высушенной зноем траве едва живого Сполоха. Сполох хрипел, булькая кровью, слабо шевелил разодранными до мяса руками и ногами, дрожал тяжёлыми, посинелыми веками. Знойника, невеста его, стонала, привязанная вымоченными ремнями к шесту. Сохнущие ремни до крови стягивали её обнажённое, покрытое укусами комаров и слепней тело. Толпа ликовала: "Умри, проклятая ведьма", "Молись своим демонам, коварная мразь". А вождь, потешаясь, кричал Осколышу: "Гляди, ретивый, не доконай его. Не хочу, чтоб он помер раньше своей подстилки". И в ответ - опять гыгыканье: "Мне только порезвиться, вождь, ага. Ничего другого не жажду". Хворост усмехался, глядя на позеленевшего Костореза: "Что, Жар, мутит? Привыкай, друг, привыкай. Раньше-то мы смазывали полозья землёй и жиром, а нынче - кровью. Эвон как быстро летят!". И звенел чей-то кровожадный вопль: "Давай, Осколыш, всыпь ему ещё! Чтоб кожа слезла! Чтоб лупала вылезли! Вытряси душу из подонка".
