Марк Фрост - Шесть мессий
Дойл выпрямился в кресле: ее слова он воспринял вполне серьезно.
— Стало быть, это физический недуг.
— Сейчас болезнью поражен его дух, но однажды проникнет в его тело. Скоро.
— А можно его исцелить, пока этого не произошло?
— Трудно сказать: мне нужно получше к нему присмотреться.
— Но все-таки это возможно?
— Мне не хотелось бы говорить сейчас.
— А каким способом можно излечить такую болезнь?
— Убрав ее из больного.
— Но как это делается?
— У нас принято, чтобы лекарь изгонял недуг из тела больного, принимая его в свое тело.
— Создается впечатление, что это может представлять опасность для самого лекаря.
— Да.
Дойл внимательно смотрел на нее — серьезная, искренняя, доброжелательная женщина. Невольно вспомнились хвастливые, самодовольные разглагольствования Рузвельта, считавшего индейцев тормозом на пути прогресса. Его даже передернуло при мысли о тех дурацких клише, по которым судят другие народы, хотя и сам он, наверное, бывал в плену стереотипов. Но взглянуть хоть на эту Мэри — да, она совсем другая, и внешне и внутренне, но это не основание, чтобы бояться ее или презирать. И он, несмотря на полученное им традиционное медицинское образование, искренне поверил, что она обладает силой исцелять.
— А что нужно делать с болезнью дальше, после того как она изгнана из больного?
— Я посылаю ее куда-нибудь в воздух, воду или землю. Иногда в огонь. Это зависит от того, какая болезнь.
Дойл припомнил рассказы Джека про энагуа в Бразилии.
— А травы, корни и все такое — они используются у вас, чтобы составлять снадобья?
— Да, — сказала она, удивившись, что он знает это. — Иногда.
— А что вызывает болезнь такого типа, раз мы признаем, что она приходит извне?
— Когда мир вокруг нездоров, он порождает больше болезней. Они выходят из мира и входят в людей.
— А как становится больным мир?
— Люди сделали его таким, — простодушно ответила она. — Когда болезнь входит в них, она лишь возвращается туда, откуда пришла.
— Выходит, до появления человека мир был здоровым?
— Я бы сказала так: он пребывал в равновесии.
— Выходит, если человек заболевает, — доверительно глядя на нее, продолжил свои расспросы Дойл, — это лишь отражение того, что уже находится у него внутри?
— В большинстве случаев это так.
— Мисс Уильяме, я прошу сказать мне откровенно: есть ли шанс вылечить моего друга?
— Трудно сказать. Начать с того, что я не знаю, хочет ли этого он сам.
— Как это?
— Иногда человек настолько сживается с болезнью, что она кажется ему реальнее его самого.
— Это то, что случилось с моим другом?
— Думаю, что да.
— Значит, его нельзя исцелить. Никто не может.
— Нет, если эта привязанность так сильна. Нельзя, пока он сам не решит, чего он хочет. А он слишком любит смерть.
«А ведь она, несомненно, видит его насквозь, — констатировал Дойл, допивая свой бренди. — Да, пожалуй, Джека можно диагностировать как безумца с точки зрения канонов любой медицины. Остается лишь посмотреть, способна ли хоть какая-то медицина вернуть ему здоровье».
Резкий стук в дверь заставил их встрепенуться. Артур осторожно приоткрыл ее.
— Послушайте, Дойл, нам нужно поговорить, — заявил с порога Пепперман, судя по смертоносному выхлопу, основательно принявший на грудь.
— Прошу прощения, майор, придется подождать до утра…
Но не успел Дойл отреагировать, как Пепперман вставил гигантский сапог в щель, отжал дверь пошире и шагнул внутрь, где обнаружил Ходящую Одиноко у камина и Лайонела Штерна на кушетке.
— Я так и знал! — воскликнул импресарио, указав пальцем на женщину. — Вы затеваете здесь что-то неподобающее, мистер Дойл. Я буду настаивать на своем праве быть информированным…
— Майор, пожалуйста…
— Сэр, мне кажется, вы недооцениваете риск, на который я пошел, привезя вас в эту страну. Я вложил более пяти тысяч долларов собственного капитала в это предприятие, и, если вы не можете выполнять обязательства по нашему соглашению, я оказываюсь на краю пропасти!
— Майор, но я намерен выполнить все свои обязательства.
— Как бы не так! Я точно знаю, что вы затеваете!
— Неужели?
— Вы болтаетесь ночи напролет в компании подозрительных личностей, тайком притаскиваете к себе женщин, лишившихся чувств, — мне с трудом удалось уговорить гостиничных детективов, чтобы они не ворвались к вам в номер!
Пепперман расхаживал, бурно жестикулируя. Дойл обменялся беспомощным, виноватым взглядом с Лайонелом Штерном, прикрывшим собой ларец с Херонской Зогар. Ходящая Одиноко то и дело поглядывала на прислоненную к камину железную кочергу.
— Мне нужны гарантии, сэр, я должен получить соответствующие гарантии, иначе мне придется передать это дело на рассмотрение моему адвокату! Слава богу, у нас в Америке на такие случаи есть законы! У меня жена и пятеро детей!
Дверь за его спиной открылась, Джек, Иннес и Престо влетели в комнату, и Джек с порога, не успев заметить огромного майора, сообщил:
— Ребе Брахман убит.
Первым на это сообщение отреагировал Пепперман.
— Убийство! — простонал он. — О господи, мне конец!
— О господи! — вторя ему, воскликнул Штерн.
Престо подошел к Штерну, чтобы успокоить его, а Иннес — к Пепперману, чтобы при необходимости придержать. Джек отвел Артура в сторону.
— Что здесь делает этот человек? — шепотом спросил он.
— Право же, сам не пойму.
— Успокойтесь, майор, — сказал Иннес. — Все не так плохо.
— Мне остается только устраивать гастроли бродячего цирка уродцев с силачами и бородатыми женщинами… — выдохнул сквозь рыдания Пепперман, медленно опустившись на колени и колотя кулаками об пол.
— Надо его выпроводить, сможешь? — спросил Джек.
— Он очень расстроен, — заметил Дойл.
Ходящая Одиноко подошла к рыдающему гиганту и взяла его за руку; он поднял на нее глаза, как шестилетний ребенок, оплакивающий умершего щенка. Она издала тихий, бормочущий звук, несколько раз погладила его по шее, и рыдания постепенно утихли. Когда он расслабился, она положила руку ему на лоб и тихонько прошептала на ухо несколько слов. Глаза Пеппермана закрылись, тело обмякло, завалившись в сторону, и он заснул раньше, чем его голова опустилась на пол. Громкий храп сообщил всем, что происходящее его больше не тревожит.
— Я видел, как такое проделывали со змеями, — изумился Престо, — но чтобы с людьми — никогда.
