Ричард Кнаак - Король серых
В мире теней это означало одно: страхи наделялись силой, получали собственное обличье и право на самостоятельное существование. В конце концов все они воплотились в облике крылатого монстра.
Ворон вдруг начал яростно бить крыльями; Джеремия вздрогнул от неожиданности, чем вызвал очередной приступ демонического хохота.
— Да-да, Джеремия Тодтманн! Я воплощение твоих самых страшных кошмаров! В буквальном смысле.
А затем весь мир сделался пламенем.
Было очевидно, что ворон в данном случае ни при чем. Так же, как и Джеремия, ворон явно не ожидал такого поворота событий; в панике он суматошно захлопал крыльями и взмыл ввысь. Джеремия, не в силах пошевелиться, в немом изумлении смотрел на то, как геенна огненная пожирает Чикаго.
Великий чикагский пожар…
Тяжелая лапа закрыла ему рот, не давая возможности даже пикнуть. Лохматая рука обхватила грудь; Джеремия начал задыхаться.
— Ты мой друг, Джеремия, — шепнул хрипловатый голос Отто.
Друг или нет, только обезьяноподобный подхватил Джеремию и потащил прочь из объятого пламенем города и подальше от крылатого демона. Джеремия мало что видел (мешала огромная лапа), однако успел заметить, как трепыхается в огне обезумевшая от жара птица. Языки адского пламени упрямо тянулись к птице, но крылатой твари каким-то образом всякий раз удавалось уклониться от их смертельных объятий. Ворону, всецело поглощенному борьбой с пламенем, явно было не до Джеремии, на что Отто, видимо, и рассчитывал.
И здесь таилась еще одна загадка. Когда Джеремия последний раз видел обезьяноподобного, последний — как он помнил — не отличался сообразительностью. Он едва-едва мог поддержать самый примитивный разговор. И вдруг он разрабатывает и проводит настоящую спасательную операцию.
Пространство вокруг них было залито тусклым мерцающим светом. Сгинули чикагские монстры-небоскребы, и взору Джеремии предстала заболоченная равнина, которая простиралась в этих местах еще во времена, когда даже форта Дирборна[19], предтечи самого Чикаго, не было и в помине. Пока Отто тащил его по влажной траве, Джеремия вспоминал Каллистру, которая была его первым гидом по этим местам.
— Взойди и воссияй! — неожиданно рявкнул Отто; с этими словами он, поставил Джеремию на ноги и легонько встряхнул. — Теперь не время спать — тем более видеть сны!
Обезьяноподобный наконец убрал свою лапу с его рта. Джеремии показалось, что к губе у него прилип настоящий волос, и он брезгливо сплюнул.
— Куда ты меня тащишь? — спросил он.
— Туда, где рождается радуга, Джеремия Тодтманн. Где синее небо, куда не доносится пение птиц. Туда… дальше забыл.
В этот самый момент перед их взорами вновь появился городской пейзаж. Никакого преображения не было. Город просто возник из ничего. Он по-прежнему был объят пламенем, только теперь огонь не казался таким… управляемым. Обычный пожар. Джеремия, который приготовился ощутить под ногами мягкую, болотистую почву, оступился и едва не упал. Только благодаря Отто, который вовремя подхватил его под руки, он не ударился головой о каменную мостовую.
— Он сильнее. Твой страх слишком силен.
Что… что это значит? — вновь обретая почву под ногами, спросил король-невольник.
Он не лгал тебе, Джеремия Тодтманн. Он — ожившие страхи тех, кто был подобен тебе, твоих предшественников. Он сделал так, чтобы ты его боялся более всего на свете; твое смятение питает его.
Ты хочешь сказать, что чем больше я его боюсь, тем он сильнее?
Правдивей слов не говорил язык.
— В таком случае я проиграл, не так ли? — Джеремия обратил взор к темному небу, ожидая увидеть на нем еще более темное пятно, которое обернется вороном. — Я не могу просто отмахнуться от своего страха. Он сидит глубоко во мне.
— Да, он знает толк в своем черном ремесле, — согласился Отто и причудливо скосил один глаз к небу. Джеремия невольно вспомнил, как взирал на него ворон. — Мы должны уйти отсюда, Джеремия Тодтманн.
Чикаго исчез, и вместо него появились лесистые холмы, которые тянулись насколько хватало глаз. Идиллическая панорама сельской жизни с разбросанными там и сям маленькими уютными домиками. Вместе с тем пасторальный пейзаж вызывал в душе Джеремии смутную тревогу, вызывая ассоциации с другим местом и другим временем.
— Похоже на страну эльфов. Где правит Оберон.
— Оберон.
Что-то в тоне, каким его спутник произнес это имя, заставило Джеремию пристальнее вглядеться в его глаза. Отто все еще оставался существом весьма расплывчатой формы, а потому с уверенностью сказать, что выражало его лицо, было трудно. Однако Джеремии показалось, что он мучительно пытается припомнить нечто связанное с повелителем эльфов.
— Мы в стране эльфов?
— Нет, — произнес обезьяноподобный. — Мы в старой доброй Англии.
В Англии? Джеремии давно хотелось побывать там… но не при таких же обстоятельствах.
— Но почему мы здесь?
Словно не слыша обращенного к нему вопроса, Отто изрек:
— Я помню Оберона. Помню эльфов.
— Ты…
— Я помню чары. — Вспыхнули глаза-семафоры. — Я помню сотворение.
— Ты помнишь сотворение чар? — Оберон рассказывал ему, как Серые, которые выдумали чары, забыли самих себя, утратили идентичность и — если можно так выразиться — фрагментировались. Не будучи больше эльфами, они вернулись в свое примитивное состояние и стали похожи на ходячие тени.
Однако один из них, похоже, забыл не все. Серый, которого Джеремия в шутку окрестил в честь обезьяны-долгожителя из чикагского зоопарка, некогда был одним из самых могущественных правителей царства снов.
Чем больше Отто вспоминал, тем плавнее текла его речь. И все же, когда Джеремия слушал его, ему казалось, что Отто рассказывает не о себе, а о каком-то своем знакомом, которого давным-давно потерял из виду.
— Чары были трудными. Создатели пытались соединить грезы с реальностью, связать мир Сумрака и мир людей. Сначала ничего не вышло. Но если не получается с первого раза, ты должен пробовать снова. Было предложено связать жизнь и силу чар с сознанием их носителя. Чары должны были питаться за счет его мыслей, одновременно концентрируя их. План казался безупречным. Кристально ясным.
Отто больше не смотрел на него, весь уйдя в воспоминания.
— Рассудок — это ужасная вещь, — как бы между прочим заметил он. — Мы привязали чары к первому избранному, но мы были лишь тени, а он — человек. Натяжение оказалось слишком сильным. Успех вскормил поражение. — Обезьяноподобный как-то жалко заморгал. — Я уже не мог сохранять устойчивое состояние. Моя индивидуальность, которую я так лелеял, рассыпалась. Как карточный домик. И все же у меня оставались силы, Джеремия Тодтманн. Я не все забыл и отчаянно цеплялся за то немногое, что помнил. Сколько мог.
