Энн Райс - Талтос
— Нет, просто он мне надоел до жути. Бенджи записывал мои песни. Я ему пела. Бенджи!
— Послушай, бабуля, я сейчас уйду. Я привезла с собой Мону Мэйфейр. Я ее отведу на чердак. Там по-настоящему тепло и сухо.
— Да, пожалуйста! — прошептала Мона.
Она прислонилась к стене, но та отъехала от нее. Ну почему нельзя лечь прямо на наклонившуюся стену, вот тут?.. Ноги Моны дрожали, боль вернулась.
«Мама, я иду!»
«Подожди, радость моя, еще только один пролет лестницы…»
— Приведи сюда Мону Мэйфейр, приведи ее!
— Нет, бабуля, не сейчас!
Мэри-Джейн развернулась и вылетела из комнаты, ее белая юбка мазнула по дверному косяку, она уже протягивала руки к Моне.
— Сюда, милая, вот сюда, развернись…
Послышался шорох и постукивание, и как раз в тот момент, когда Мэри-Джейн развернула Мону и показала ей на ступеньки следующей лестницы, Мона увидела крошечную женщину, выскочившую из задней комнаты. Ее седые волосы были заплетены в свободно свисавшие косы с ленточками на концах, лицо походило на смятую тряпку, изумительно черные глаза, окруженные морщинами, смотрели с добродушным весельем.
— Поскорее, — сказала Мона, двигаясь вдоль перил так быстро, как только могла. — Меня тошнит от этого наклона.
— Тебя тошнит от деточки!
— Беги вперед, зажги там свет! — крикнула старая женщина, с неожиданной силой подхватывая Мону под руку. — Какого черта ты мне не сказала, что это дитя беременно? Боже, это же дочка Алисии! Она же чуть не померла, когда ей отрезали тот шестой палец!
— Что? Мне? — Мона повернулась, чтобы заглянуть в маленькое сморщенное личико с маленькими губами, крепко сжавшимися, когда женщина кивнула. — Ты хочешь сказать, у меня был шестой палец?
— Конечно был, милая, и ты едва не отправилась на небеса, когда его удаляли. Неужели никто никогда тебе об этом не рассказывал? О том, что медсестра дважды сделала тебе укол? И твое сердце почти остановилось, но пришла Эвелин и спасла тебя!
Бенджи промчался мимо вверх по лестнице, его голые пятки мягко стучали по дереву.
— Нет, никто мне не рассказывал. О боже, шестой палец!
— Но разве ты не понимаешь, что это поможет! — заявила Мэри-Джейн.
Они уже шли наверх, только Моне казалось, что впереди еще сто ступенек, и тоненький Бенджи, который зажег там свет, уже лениво спускался вниз, хотя Мэри-Джейн что-то кричала ему.
Бабуля остановилась у основания лестницы. Ее белая ночная рубашка касалась не слишком чистого пола. Черные глаза бабули рассматривали Мону, что-то подсчитывая. «Не сомневайся, это настоящая Мэйфейр», — подумала Мона.
— Неси одеяла, подушки, все такое! — потребовала Мэри-Джейн. — Скорее! И молоко, Бенджи, найди молоко!
— Ладно, сейчас, одну минуту, — крикнула в ответ бабуля. — Эта девочка выглядит так, словно у нее нет времени на то, чтобы ночевать на чердаке. Ей нужно прямо сейчас в больницу. Где грузовик? Твой грузовик на стоянке?
— Да забудь ты о нем, она родит прямо здесь, — ответила Мэри-Джейн.
— Мэри-Джейн! — рявкнула бабуля. — Черт тебя побери, я не могу забраться по той лестнице. У меня нога болит!
— Иди ложись, бабуля. Вели Бенджи поторопиться с барахлом. Бенджи, ни гроша не получишь!
Они продолжали карабкаться наверх, и с каждым шагом воздух становился все теплее.
Чердак оказался огромным.
Такое же перекрещение электрических гирлянд, как и внизу, красовалось здесь, и везде были расставлены пароходные кофры и гардеробы. Они стояли в каждом углу, кроме одного, где располагалась кровать, а рядом с ней масляная лампа.
Кровать была гигантской, с темными простыми столбиками для полога, но самого полога не было, и лишь сетка растянулась наверху, слой за слоем. Сетка отгораживала и вход в этот угол. Мэри-Джейн приподняла ее, и Мона буквально упала на мягчайший матрас.
Здесь было абсолютно сухо! По-настоящему. Пуховое одеяло клубилось вокруг Моны. Подушки, подушки…
— Бенджи! Неси сюда ящик со льдом!
— Милая, но я только что отнес этот ящик на заднее крыльцо, — сказал мальчик с отчетливым каджунским акцентом.
«Он говорит совсем не так, как та старушка, — подумала Мона. — Она говорит, как мы, ну, может быть, чуть-чуть иначе…»
— Ну так принеси его оттуда! — крикнула Мэри-Джейн.
Сетки ловили золотистый свет и создавали прекрасный уединенный уголок вокруг этой большой мягкой кровати. Прекрасное место, для того чтобы умереть. Может быть, даже лучше, чем ручей с цветами.
Боль навалилась снова, но на этот раз Мона чувствовала себя гораздо уютнее. Что в таком случае полагается делать? Мона читала об этом. Глубоко дышать, или что-то в этом роде? Она не могла припомнить. Это была именно та тема, которую она не изучила как следует. Милостивый Иисус, это ведь уже вот-вот должно было случиться!
Мона схватила руку Мэри-Джейн, и та легла рядом, заглядывая ей в лицо, промокая ей лоб чем-то мягким и белым, мягче, чем носовой платок.
— Да, милая, я здесь. А оно становится все больше и больше, Мона, это не то чтобы… это…
— Это родится, — прошептала Мона. — Это мое. Это родится, но если я умру, ты должна кое-что сделать ради меня. Ты и Морриган вместе.
— Что?
— Сделайте для меня похоронное ложе из цветов…
— Сделать что?!
— Тихо. Я говорю о действительно важных вещах.
— Мэри-Джейн! — проревела бабушка снизу, от лестницы. — Иди сюда и помоги Бенджи поднять меня наверх, детка!
— Сплетите плот, плотик, весь из цветов, ну, ты понимаешь, — сказала Мона. — Глициния, розы, все, что растет вокруг, и болотные ирисы…
— Да-да, а потом что?
— Только сделайте его непрочным, по-настоящему непрочным, чтобы он медленно распался подо мной в воде и я бы погрузилась на дно… как Офелия.
— Ладно, хорошо, как скажешь! Мона, мне страшно. Мне по-настоящему страшно.
— Так будь ведьмой, сейчас самое время настроиться.
Что-то лопнуло! Как будто кто-то проткнул дырку.
«Боже, она что, умерла внутри?»
«Нет, мама, но я выхожу. Пожалуйста, будь готова взять меня за руку. Ты нужна мне».
Мэри-Джейн поднялась на колени, прижав ладони к лицу.
— Бога ради!
— Помоги ей! Мэри-Джейн! Помоги ей! — закричала Мона.
Мэри-Джейн крепко зажмурила глаза и положила ладони на возвышавшийся горой живот Моны. Боль буквально ослепила Мону. Она пыталась что-то увидеть, рассмотреть свет в сетках, зажмуренные глаза Мэри-Джейн, почувствовать ее руки, услышать ее шепот, но не могла. Она куда-то падала. Вниз, между болотными деревьями, вскинув вверх руки, пытаясь ухватиться за ветки.
— Бабуля, иди сюда, помоги! — визжала Мэри-Джейн.
И тут же послышался быстрый топот старческих ног!
— Бенджи, пошел вон! — крикнула старая женщина. — Беги вниз, вон из дома! Слышишь?
Вниз, вниз сквозь болота… Боль сжимала Мону все крепче и крепче. Иисус Христос, что и удивляться, что женщины ненавидели все это! Без шуток. Это ужасно. Боже, помоги!
— Боже, боже, Мэри-Джейн! — кричала бабушка. — Это же ходячий ребенок!
— Бабуля, помоги мне, возьми ее руку, возьми ее… Бабуля, ты знаешь, что она такое?
— Ходячий ребенок, детка. Я о таких слышу всю мою жизнь, но никогда ни одного не видела. Боже, детка… Когда я была еще маленькой, на болотах, у Иды Белл Мэйфейр родился ходячий ребенок, и говорят, он вырос выше матери сразу, как только появился на свет. Прадед Тобиас пришел туда и разрубил его топором на куски, а его мать лежала в постели и кричала! Неужели ты никогда не слыхала о ходячих детях, девочка? На Сан-Доминго их сжигали.
— Нет, только не эту малышку! — рыдала Мона.
Она погрузилась во тьму, пыталась открыть глаза… Боже, какая боль… И вдруг маленькая скользкая ручка схватила ее за руку.
«Не умирай, мама!»
— Ох, святая Мария, полная милосердия… — бормотала бабушка, а Мэри-Джейн начала читать какую-то молитву, всего одну строчку, повторяя ее, как заезженная пластинка:
— Благословенна в женах и благословенна…
— Посмотри на меня, мама! — проник в уши Моны чей-то шепот. — Посмотри на меня! Мама, ты нужна мне, помоги мне, помоги мне вырасти большой, большой, большой…
— Вырасти большой! — закричали женщины, но их голоса звучали где-то вдали. — Вырасти большой! Дева Мария, милосердная, помоги ей вырасти большой!
Мона засмеялась. Вот это правильно! «Богородица, помоги моему ходячему ребенку!»
Но она продолжала падать сквозь деревья, и вдруг, совершенно неожиданно, кто-то схватил ее за обе руки. Она посмотрела сквозь искрящийся зеленый свет и увидела над собой свое собственное лицо! Ее собственное лицо, бледное, с теми же веснушками и с теми же зелеными глазами. Рыжие волосы падали вниз. Была ли это она сама, она ли сама пыталась остановить собственное падение, спасти себя? Это ведь была ее собственная улыбка!
