Вадим Волобуев - Благую весть принёс я вам
Жар выдавил, с тоской глядя на гостя:
- А сына-то... кто вернёт?
Сполох отшатнулся как от вспыхнувшего пламени. Засопев, отвернул лицо, сжимал и разжимал кулаки. Затем произнёс:
- Грех на мне. Страшный грех. В том тебе каюсь и приношу повинную. Да только... Эх, до того ли там было, засыпь меня земля? Ведь с ножом явились, Жар, жилище подожгли. Сам подумай - что ж мне оставалось?
Косторез слушал его, глядя в одну точку. Обронил:
- Рдяница, сука...
- Лютая баба! Только ты в корень зри: от кого всё зло пошло? Кто нам жизнь ломает через колено? Из-за кого ненавидим друг друга? - Он приблизил хищный волчий взгляд, промолвил: - Из-за Головни.
Жар долго не отвечал. Всё вспоминал, как хоронили в общей могиле погибших при мятеже, как засыпали их тела суглинистой комковатой землёй, как бросали сверху еловые ветви и говорили заклинания от мертвецов, и как смотрели потом на него дочери в жилище: с тихим отчаянием и заледенелой болью в глазах. А ещё вспоминал речь Головни над могилой - яростную, гневную, полную проклятий и угроз всем будущим изменникам. Особенно слова его, брошенные Сполоху: "Что затушил пламя - хвалю. А что допустил пожар - негодую. Посмотрим, что перевесит". И ответ Сполоха - злой, ядовитый: "Ты уж не мучь - сразу ножом по горлу. Чего ждать-то?". Кто ещё мог так говорить с вождём? Никто. Только Сполох. Ему прощалось.
Косторез поднял на него глаза и подумал: неужто и на этот раз простится? Не слишком ли много всего? Дважды отрёкшийся от веры истребитель собственного рода теперь плетёт заговор против Головни. И с кем? С человеком, у которого он отнял жену и сына! Неужели не видит, глупец, что если погибнет Головня, то и его, Сполоха, положение станет шатким?
И едва Жар сообразил это, ослепительная мысль озарила его сознание: вот же он, путь к мести! Сначала Сполох убьёт Головню, а затем Жар поднимет людей на Сполоха. И когда он сообразил это, то отбросил сомнения.
- Я с тобой, - сказал он, изумляясь своей смелости.
Сполох осклабился.
- Знал, что ты так скажешь, Жар! Нас, Артамоновых, так просто не взять! Ого-го! Ещё с бабами потолкую на всякий случай. - Он поднялся, сжал волосатый кулак. - Вот где у нас Головня будет, паршивец такой! За всё ему взыщется, мерзавцу.
Стойбище Ильиных сползало в суходол, приткнувшись сенниками к тополиной роще. Доброе себе место выбрали Ильины, благодатное, на зависть всем! Ни болот, ни кочек, даже лиственницы там стояли чистые, без чёрного мха по стволам, и комарья было куда меньше, чем в сосновых перелесках, к которым привыкли Артамоновы. Всё поля да поля, изредка прорезанные буераками. В буераках - густой ковыль да порей, а выше - заросли можжевельника и шиповника, перевитые хмелем, окружённые полынными и мятликовыми лугами. С такими кормами и лошади у Ильиных были не чета артамоновским - со слоем жира в три, в четыре пальца! Чудо-расчудесное!
Головня прибыл туда со всей общиной, не захотел никого оставлять в мёртвом месте. Не потому, что утратил надежду отыскать металлы, а просто боялся оставить без присмотра. Мятеж заронил в него глубокое недоверие к родичам.
Ильины ожидаемо не захотели приобщаться к истинной вере, обругали Артамоновых еретиками, а становище их обозвали навозной кучей. За такую дерзость Головня самолично убил их Отца, Лучина же прирезал вождя. Артамоновские всадники взяли неверных собак в кольцо, начали сгонять их к площадке для собраний. Ильины метались словно утки в речном загоне, истошно вопили, прятались в деревянных, крытых берестой, жилищах. Иные с отчаяния бросались на всадников, пытались стащить их с сёдел - наглецов хлестали плётками с железными шариками, затаптывали лошадьми. Головня орал:
- Не убивать! Не убивать мерзавцев! Руки поотрываю!
Кто-то из Ильиных сообразил кинуться на врагов с факелом, смахнул одного из нападавших с кобылы, опалив его лицо пламенем. Храбреца словили петлёй, потащили за лошадью, мстя за собрата.
Всё шло к закономерному итогу, кода вдруг что-то оглушительно загрохотало, точно огромная плеть прошлась по земле, и Артамоновы смешались, закружившись на месте. Кострец грянулся на траву, уткнувшись лицом в пустое рассохшееся корыто, а навстречу Головне, в ужасе разъяв глаза, промчался на вороной кобылице Жар-Косторез, безостановочно вопивший: "Пришельцы! Пришельцы!". Вождь поднял лошадь на дыбы, стиснул зубы, заметив в скоплении загорелых голых тел несколько чернолицых фигур в цветастой одежде, с громовыми палками в руках. Они мелькали в толчее как божьи коровки в сонмище муравьёв. "И эти здесь, - подумал Головня. - Тем лучше".
Он выхватил из кожаного чехла нож и погнал лошадь прямиком на пришельца, засевшего за ивовым плетнём. Тот, не видя его, переломил свою палку пополам, зажал в зубах маленькую цилиндрическую железячку, а другую засовывал в лощёную, с серебристым отливом, трубку. Заметив мчащегося на него всадника, заторопился, быстро впихнул оба цилиндрика в отверстия и наставил две чёрные дырки на Головню. Коричневое безусое лицо его с короткой чёрной бородёнкой до ушей сморщилось в натужном прищуре. "Эх, - запоздало подумал Головня, - зря не взяли луков и копий".
Грохнул выстрел, отдача от которого едва не опрокинула пришельца на землю. Мимо! Лошадь перемахнула через плетень, чуть не врезавшись в выступающий бревенчатый край сенника, а вождь на ходу свесился с седла и полоснул врага ножом по тыльной стороне шеи. Услышав вскрик противника, Головня прошептал заклятье от тёмных сил. Затем выпрыгнул из седла и кинулся на пришельца, занеся нож для удара. Противник лежал, зажимая рану на шее. Меж коричневых пальцев сочилась тёмная, словно грязная вода, кровь. На губастом лоснящемся лице дико таращились белки глаз. Из распахнутой пасти рвался мучительный стон.
- Значит, и вы смертны, сволочи! - ликующе вскричал Головня, всаживая ему в грудь хищно сверкнувшее лезвие. - И вам страшно подыхать, уродам!
Полный ненависти, он снова и снова вонзал заалевший клинок в обмякшее тело. А недалеко от него сгрудились всадники и танцевали на одном месте, втаптывая кого-то в землю. В облаке пыли тонула отброшенная громовая палка. Над мычащим, ревущим стадом Ильиных взметались корневища артамоновских плёток. Слышалась ругань, плач и лошадиное ржание. Головня захохотал, потрясая ножом, и, преисполненный упоения от победы, возгласил, устремив взгляд в кожистое с подпалинами небо:
- Вижу Твою длань, о великая богиня! Чую взор Твой, моя госпожа! Да поразишь ты всех врагов так, как поразила их сегодня! Да воссияешь в торжестве и славе!
А затем, повинуясь порыву, с плотоядным рычанием принялся отрезать голову пришельцу.
- Вот что будет с нашими врагами! - ликовал он, за волосы поднимая отрезанную башку над собой. - Так падёт всякий, поднявший десницу на служителей Науки!
