Вадим Волобуев - Благую весть принёс я вам
Один только Сполох и вступился. Но тут же получил острастку. Не от вождя - от Хвороста. Тот негодующе воскликнул:
- Кощунство!
На потную лысину его пал багровый отсвет, кустистые брови вмялись в морщинистый, испятнанный коричневыми пежинами лоб.
Сполох с ненавистью посмотрел на него. Перед вождём выслуживался, подонок. Рад был до смерти, что в совет попал. Мало ему смертей, мало убийств, ещё Артамоновской кровушки жаждет, упырь проклятый. А вождь-то, вождь - пресветлый, всепобеждающий, неукротимый вождь - что с ним сталось? Не видит разве, что родичей всё меньше, а чужаков всё больше? Или видит, да в ус не дует? Ах, Головня, Головня!
- Твои слова меня не пугают, старик, - сухо сказал он. - Я говорю, что вижу - честно и открыто. Не знаю, как у вас, Рычаговых, а среди Артамоновых искони принято говорить правду в лицо. И вот я говорю: железа не нашли - это раз. Друг дружку перебили - это два. Зимник потеряли - это три. Зима придёт, а у нас - ни единой коровы. А если опять дожди запоздают? Тогда и лошади падут. Хоть сам ложись да помирай.
- Как смеешь ты сомневаться в мудрости вождя? - напирал Хворост, брызгая слюной. - Маловерный! Сколько было тех, кто пророчил гибель в мёртвом месте? Сколько было тех, кто говорил: "Не дойдём"? И где они сейчас? Наука не бросит нас в беде, протянет спасительную длань. Надо верить и молиться. Сим победим.
"Надо было ему не морду бить в становище, а ножом в брюхо, - подумал Сполох. - Не заливался бы тут дроздом".
Головня посмотрел на молчавшего до сих пор Жара.
- А ты что скажешь?
Косторез пожал плечами, тихо ответил, глядя в землю:
- Ты решаешь. Прикажешь - сделаем.
Он безучастно теребил связку оберегов на груди, шевелил губами, словно шептал молитву.
Головня с досадой отвёл от него взор.
- В общем, так. Коли Наука призвала нас защищать край, значит, всё в этом краю - наше. Верно? И всякий, кто примет нас с добром, будет нам другом. А всякий, кто примет со злом, будем нам врагом. Наука наделила нас правом карать и миловать, Наука возвысила над остальными. Стало быть, мы решаем, кому жить и кому умереть. И пусть не ждут пощады те, кто выступит против нас. Или мы, или пришельцы - третьего не дано. - Он помолчал, почёсывая ногтем заросший тёмным волосом подбородок, и добавил: - Послезавтра выступаем на Ильиных. Там найдём и людей, и скотину.
Беда одних - праздник для других. И смерть множества приносит счастье тем, кто уцелел.
Странный вид являла община после мятежа. Артамоновские мужики почти все были мертвы, но имущество их - одежда, уголь, древесина, украшения, дурман-трава и много чего ещё - осталось нетронутым и перекочевало в жилища выживших. Ряды охотников изрядно поредели, зато баб осталось хоть отбавляй. Сбылась мечта рыбака Сияна. Вот только сам он уже не мог этому порадоваться.
После совета Сполох заглянул к Косторезу. Тот лежал на засаленной оленьей шкуре и отстранённо вертел в пальцах статуэтку Науки с отломанной головой. Девчонки его, насупленные, тихие, с навечно застывшим в глазах страхом, хлопотали снаружи - при помощи комков серого лошадиного мозга разминали смятую шкуру. Старшая, слегка тронувшаяся умом после бунта, словно и не заметила Сполоха, когда тот прошёл мимо, младшая же застыла на мгновение и проводила его глазами, ничего не ответив на шутливое приветствие.
В жилище гудело комарьё, буравившее вязкий и тяжёлый воздух. От ложа пованивало гнильцой и потом; шкуры валялись абы как, полог был сдвинут, заляпан жиром, захватан пальцами. Кругом были раскиданы обглоданные кости, узорчатые глиняные кружки, осколки мисок. Серебряные и медные лари - предмет гордости Рдяницы - стояли пустые, с отломанными крышками. Бронзовое блюдо с древней чеканкой исчезло, присвоенное кем-то из Рычаговых.
Разговор поначалу не клеился. Сполох мялся, не решаясь перейти к делу, Косторез же отмалчивался, злобясь на него за смерть жены и сына.
Наконец, Сполох решился:
- Искра всему виной. Кабы не она, ничего бы не случилось.
Жар вскинулся.
- Искра? Искра? Нет её. И души нет. И Павлуцких нет. - Голос его сорвался, стянутые язвенными узлами щёки пронзило болью. Привычным движением он поскрёб обгорелую кожу на носу - невесомые белесые лоскутки перхотно просыпались на шкуру.
- Погубили бабу, - промолвил Сполох.
- А знаешь, как? Знаешь, как было? - Жар сел и устремил на гостя пронзительный взор, дрогнув распухшими губами.
- Как?
Дёргая левым веком, Жар зашептал - быстро-быстро, глотая окончания слов.
- Приехали к Павлуцким. Стоим у входа в жилище. Внутрь не пустили - еретики же! Головня им: "Отдайте Искру. Она - жена моя". Огнеглазка тут как выскочит: "Гоните их прочь". Ошалела, с-сука, дура толстая... Головня им: "Хуже будет". А ихний Отец нам: "Пошли прочь, отщепенцы". Ну, и пошли... поехали. Вижу: Головня не в себе. Остановился, думает. Говорю ему: "Скотину отгоним - сговорчивее будут". А он: "Ни Льда... убейте всех, кто выше колена". Всех! - Маленькое тоненькое лицо Жара скукожилось. Он заморгал, будто ему не хватало воздуха.
- И убили? - помедлив, спросил Сполох.
- Как сказал. Ты бы видел... Ты бы это видел, - он захлебнулся словами, спрятал лицо в ладонях. Прогнусавил сквозь пальцы: - Даже я... я тоже...
Сполох молчал, не сводя с него тяжёлого взгляда. Воображению рисовались мёртвые тела, лающие псы, вопящие женщины, рыдающие дети - всё то, чего он уже насмотрелся во время мятежа. Лишь одного он не мог представить себе: Жара, вспарывающего животы беззащитным людям. Слишком уж мирным казался нрав у Костореза. Не мог он так поступить. И всё же...
- Искру потом нашли... - продолжал умелец. - Вся размалёванная, волосы острижены. Обряд! Мы ж - вероотступники. Чтобы вернуть Огню, провели над ней... с-сволочи. Избавили от скверны. Потому и не узнали мы её. Перебили всех, и её тоже... Потом только дошло... - Жар содрогнулся. - Головня скорбел. Велел похоронить. И палец ей отсёк. Указательный. На правой руке. Вместо оберега. И ещё сорвал поясные амулеты. Старые. Серебряного тюленя, соболя из меди, железную гагару. Ну, ты помнишь.
- Ворожба, - вырвалось у Сполоха.
- Память. - Жар опять упал на шкуры, безучастно уставился в потолок. Потом вдруг скривился в ядовитой усмешке. - А Огнеглазку вот узнал. Сам же ей голову и... - он секанул ребром ладони воздух и засмеялся - неровным, дёрганым смехом.
Сполоха пробрало до костей. Невольно вспомнилось, как вождь, вернувшись из похода, швырнул оземь привезённую с собой голову Огнеглазки - перемазанную засохшей кровью, с провалившимися глазами и разорванным ртом, - а потом наподдал ей что есть силы носком кожаного ходуна и, не слушая вышедшего навстречу Сполоха, устремился к своему жилищу. И там уже, над пепелищем, прохрипел страшным голосом:
