Клайв Баркер - Баркер К. Имаджика: Примирение. Гл. 37-62
— Это и есть тот парень, которой писал со мной картины, — сказал Миляга.
— Понедельник, — вспомнил Клем.
— Точно.
Клем прошел между телами спящих и приблизился к мальчику. Миляга последовал за ним, но еще до того, как он приблизился, смех прекратился. Улыбка, однако, не сходила с лица Понедельника, а солнце тем временем добралось до волосков над его верхней губой. Глаза его были закрыты, но когда он заговорил, можно было подумать, что он видит.
— Смотрите-ка, Миляга, — сказал он. — Путешественник вернулся. Вот это да, черт возьми, я потрясен.
Это был не совсем голос Тэйлора — все-таки гортань, в которой он зарождался, была на двадцать лет моложе, но модуляции были его, наравне с лукавой доброжелательностью интонации.
— Я полагаю, Клем уже успел рассказать тебе, что я болтаюсь здесь поблизости.
— Конечно, — сказал Клем.
— Странные времена, а? Я всегда говорил, что родился не в тот век. А умер, похоже, как раз вовремя. Не знаешь, где найдешь, где потеряешь.
— Ну и вопросы у тебя, Миляга. Ты ведь Маэстро, а не я — тебе на них и отвечать.
— Я — Маэстро?
— Он все еще вспоминает, Тэй, — пояснил Клем.
— Ну тогда ему надо поторопиться, — сказал Тэйлор. — Каникулы кончились, Миляга. Пора приниматься за работу. Если ты облажаешься, нас всех ждет черная дыра… А если она проглотит нас… — Улыбка сползла с лица Понедельника. — …если она проглотит нас, то больше не будет никаких духов в солнечном свете, потому что света вообще не будет. Кстати сказать, где твой подчиненный дух?
— Кто?
— Мистиф, кто же еще.
Дыхание Миляги убыстрилось.
— Ты однажды потерял его, и я отправился на его поиски. Я его нашел, когда он оплакивал своих детей. Вспоминаешь теперь?
— Кто это был? — спросил Клем.
— Ты с ним не встречался, — сказал Тэйлор. — Увидел бы, запомнил бы на всю жизнь.
— По-моему, Миляга забыл, — сказал Клем, глядя на встревоженное лицо Маэстро.
— Ну нет, мистиф по-прежнему у него в голове, — сказал Тэйлор, — Раз увидишь, никогда не забудешь. Ну давай, Миляга. Назови его имя, сделай это для меня. Оно же вертится у тебя на кончике языка.
Лицо Миляги исказилось от боли.
— Ведь это любовь всей твоей жизни, Миляга, — продолжал увещевания Тэйлор. — Назови его. Ну давай же. Назови его.
Миляга напрягся и беззвучно пошевелил губами. Наконец его горло сдалось и выпустило пленника.
— Пай… — прошептал он.
Улыбка Тэйлора появилась на губах Понедельника.
— Да…
— Пай-о-па.
— Ну, что я тебе говорил! Раз увидишь, никогда не забудешь.
Миляга повторил имя раз, и еще раз, произнося его так, словно это было заклинание. Потом он повернулся к Клему.
— Тот урок, который я никак не мог выучить, — сказал он. — Это Пай, Пай меня учил.
— А где сейчас мистиф? — спросил Тэйлор. — У тебя есть какие-нибудь догадки на этот счет?
Миляга присел на корточки перед приютившим Тэйлора телом.
— Его больше нет, — сказал он, пытаясь поймать солнечный луч рукой.
— Не надо этого делать, — мягко сказал Тэйлор. — Так можно поймать только темноту. — Миляга разжал ладонь и подставил ее свету. — Так ты говоришь, его больше нет? — продолжал Тэйлор. — Но как? Как ты мог потерять его снова?
— Он скрылся в Первом Доминионе, — ответил Миляга. — Умер и исчез там, куда я не мог за ним последовать.
— Да, грустная новость.
— Но я увижу его снова, когда выполню работу, — сказал Миляга.
— Ну вот, наконец-то мы до этого добрались, — сказал Тэйлор.
— Я — Примиритель, — сказал Миляга. — Я пришел, чтобы открыть путь в Доминионы…
— Все так, Маэстро.
— …в ночь накануне летнего солнцестояния.
— Неплохо сказано, — вставил Клем, — Это значит завтра.
— Ничего невозможного в этом нет, — вставая, сказал Миляга. — Теперь я знаю, кто я. Он больше не сможет помешать мне.
— Кто не сможет? — спросил Клем.
— Мой враг, — ответил Миляга, подставляя лицо солнечному свету. — Я сам.
2
Проведя в городе лишь несколько дней, этот самый враг, в недалеком прошлом — Автарх Сартори, стал тосковать по томным рассветам и элегическим закатам покинутого им Доминиона. Здесь день наступал слишком быстро и заканчивался с той же удручающей стремительностью. Это обязательно надо было изменить. Среди его замыслов по поводу Нового Изорддеррекса непременно найдется место и для дворца из зеркал, которые с помощью магии смогут удерживать великолепие этих недолгих сумерек и отражать их во всех направлениях. Возможно, тогда он сможет обрести здесь счастье.
Он знал, что не встретит особого сопротивления на пути завоевания Пятого Доминиона, — судя по легкости, с которой ему удалось расправиться с членами «Tabula Rasa». В настоящий момент все они, кроме одного, были мертвы — загнанные в норы, словно бешеные хищные зверьки. Ни один из них не отнял у него больше нескольких минут — они расстались со своими жизнями быстро, с несколькими всхлипами и еще меньшим количеством молитв. Он не был удивлен этому. Конечно, их предки были людьми с сильной волей, но даже самая свежая и горячая кровь разбавляется с каждым поколением, превращая потомков в бездарных трусов.
Единственным сюрпризом, который ожидал его в этом Доминионе, оказалась женщина, в постель которой он вернулся — несравненная и нестареющая Юдит. Впервые он отведал ее в покоях Кезуар, когда, приняв за жену, переспал с ней на ложе с полупрозрачными покрывалами. Лишь спустя некоторое время, когда он готовился покинуть Изорддеррекс, Розенгартен доложил ему об увечье Кезуар и о присутствии ее двойника в коридорах дворца. Этот доклад был последним для Розенгартена в роли верного командующего. Когда спустя несколько минут ему было приказано сопровождать Автарха в его путешествии в Пятый Доминион, он проявил скрытое неповиновение, заявив, что Второй Доминион — это его дом, а Изорддеррекс — его гордость, и если уж ему суждено умереть, то пусть последний взгляд его упадет на сияющую в небе комету. Как ни чесались у него руки наказать Розенгартена за нарушение долга, Сартори не испытал желания появиться в своем новом мире забрызганным чужой кровью. Он отпустил старика и отправился в Пятый Доминион, полагая, что женщина, с которой он занимался любовью на постели Кезуар, осталась где-то в Изорддеррексе. Но не успел он натянуть на себя личину брата, как она встретилась ему снова в клейновском саду фальшивых цветов.
Он всегда обращал внимание на приметы — и на хорошие, и на плохие. Повторное появление Юдит в его жизни было знаком того, что они созданы друг для друга, и ему показалось, что она, сама об этом не подозревая, чувствует то же самое. Это была женщина, ради любви которой и был начат весь этот скорбный круговорот смерти и разрушения, и в ее обществе он чувствовал себя обновленным, словно вид ее напомнил клеткам его организма о том человеке, которым он был до падения. Ему был подарен шанс, возможность начать все заново рука об руку с любимым существом и создать империю, которая сотрет все воспоминания о предшествующем провале. Он убедился в их полной совместимости, когда они занимались любовью. Более идеальное совпадение эротических импульсов он едва ли мог себе вообразить. После этого он отправился в город совершать убийства, чувствуя себя так бодро и энергично, как никогда прежде.
