Брэм Стокер - Скорбь Сатаны (Ад для Джеффри Темпеста)
Ее добрые глаза глядели огорченно и смущенно, и, чтобы успокоить ее и переменить тему, я спросил, не пишет ли она что-нибудь новое.
– О да, – ответила она, – я никогда не ленюсь. Публика очень добра ко мне, и, прочитав одну мою вещь, она немедленно требует другую, так что я очень занята.
– А что же критики? – спросил я с большим любопытством.
Она засмеялась.
– Я никогда не обращаю на них ни малейшего внимания, – ответила она, – исключая, когда они настолько запальчивы и слепы, что пишут ложь обо мне: тогда я, естественно, беру смелость опровергать эту ложь – или посредством личного объяснения, или посредством моих адвокатов. Кроме запрещения вводить публику в ложное представление о моем труде и целях, я не имею никакой вражды против критиков. Обыкновенно они – бедные труженики и страшно борются за существование. Я часто помогала некоторым из них так, чтобы они этого не знали. Один из моих издателей прислал мне на днях рукопись одного из моих злейших врагов прессы и заявил, что мое мнение решит ее судьбу; я прочла ее и, хотя работа была не из блестящих, но довольно хорошая, я, как только могла, горячо расхвалила ее и настаивала на ее издании с условием, чтобы автор никогда не узнал, что я имела решающий голос. Эта книга недавно вышла из печати, и я уверена, что она будет иметь успех.
Она остановилась и, сорвав несколько темно-красных роз, подала их Сибилле.
– Да, критикам очень плохо, ужасно плохо платят, – продолжала она задумчиво. – Нельзя ожидать, чтобы они писали панегирики пользующемуся успехом автору, когда они сами не имеют успеха: чем иным может быть подобная работа, как не желчью и полынью. Я знакома с бедной маленькой женой одного из них и оплатила счет ее портнихи, потому что она боялась показать его своему мужу. Спустя неделю он разнес мою последнюю книгу в газете, где он сотрудничает, и получил за свой труд, я полагаю, около гинеи. Конечно, он ничего не знал относительно своей маленькой жены и ее докучливой портнихи, и никогда не узнает, потому что я взяла с нее слово сохранить секрет.
– Но зачем вы делаете подобные вещи? – спросила удивленная Сибилла. – Если бы я была на вашем месте, я бы не препятствовала его жене впутаться в гражданскую палату за свой счет!
– Да? – Мэвис важно улыбнулась:
– Ну, а я не могла. Вы знаете, Кто сказал: «Благословляй проклинающих тебя и делай добро ненавидящим тебя»? Притом бедная маленькая женщина была ужасно испугана своей затратой. Вы знаете, жалко смотреть на беспомощное страдание людей, которые хотят жить выше средств: они страдают гораздо больше, чем нищие на улицах, зарабатывающие часто более фунта в день только благодаря хныканью и плаксивости. Критики находятся в гораздо худших условиях, чем нищие: мало кто зарабатывает фунт в день, и, конечно, они смотрят как на своих врагов на авторов, зарабатывающих от тридцати до пятидесяти фунтов в неделю. Уверяю вас, мне жаль критиков: они – менее уважаемые и хуже награждаемые из всего литературного мира. И я никогда не забочусь о том, что они про меня говорят, исключая те случаи, как я заметила раньше, когда они в своей поспешности начинают лгать: тогда разумеется, для меня делается необходимым восстановить истину в простой самозащите, как того требует мой долг по отношению к публике. Но, как правило, я отдаю все заметки прессы Трикси, – указала она на крошечную таксу, которая шла вплотную с краем ее белого платья, – и она разрывает их в клочки в несколько минут.
Она весело засмеялась, и Сибилла улыбнулась, следя за ней с тем удивлением и восхищением, которые более или менее выражались в ее взглядах с самого начала нашего свидания с этим веселым профессором литературной славы. Мы теперь шли по направлению к калитке, собираясь уходить.
– Могу я иногда приходить к вам поболтать? – спросила вдруг моя жена самым очаровательным и просящим тоном. – Это было бы таким исключительным правом!
– Приходите, когда вам вздумается, после полудня, – тотчас ответила Мэвис. – Утро принадлежит богине более властной, чем Красота – работе.
– Вы никогда не работаете ночью? – спросил я.
– Разумеется, нет! Я никогда не ставлю уставы природы вверх дном. Ночь – для сна, и я пользуюсь ею с благодарностью за это благословенное назначение.
– Хотя многие авторы могут писать только ночью! – сказал я.
– Тогда вы можете быть уверены, что они дают пятнистые картины и неясные характеристики. Есть, я знаю, такие, которые вызывают вдохновение посредством джина или опия так же, как и полночными влияниями, но я не верю в подобные методы. Тот, кто хочет написать книгу, которая держалась бы более одного «сезона», должен писать утром, когда отдохнувший мозг свеж для литературного труда.
Она проводила нас до калитки и остановилась под портиком. Ее громадная собака легла около нее, и розы колыхались над ее головой.
– Во всяком случае, работа приносит вам пользу, – сказала Сибилла, глядя на нее долгим, пристальным, почти завистливым взглядом. – Вы выглядите совершенно счастливой!
– Я совершенно счастлива, – ответила она улыбаясь. – Мне нечего желать, кроме того, чтобы умереть так же спокойно, как я живу.
– Пусть этот день будет очень отдаленным! – сказал я горячо.
Она подняла на меня свои добрые мечтательные глаза.
– Благодарю вас!
Она сделала нам прощальный жест рукой, когда мы оставили ее и повернули за угол проселка, и несколько минут мы медленно шли в абсолютном молчании. Наконец Сибилла заговорила.
– Я вполне понимаю ненависть к Мэвис Клер, – сказала она. – Я боюсь, что я сама начинаю ее ненавидеть.
Я остановился и смотрел на нее, удивленный и уничтоженный.
– Ты начинаешь ненавидеть ее? Ты? И почему?
– Ты так слеп, что не можешь заметить, почему! – резко возразила она, и хорошо знакомая мне легкая недобрая улыбка заиграла вокруг ее губ. – Потому что она счастлива! Потому что у нее нет соблазнов в жизни, и потому что она смеет быть довольной! Хочется сделать ее несчастной! Но как это сделать? Она верит в Бога. Она думает, что все Его предписания правильны и благи. С такой твердой верой она будет счастлива на чердаке, зарабатывая несколько пенсов в день. Я теперь великолепно вижу, чем она завоевала публику: она внушает те теории жизни, в которых она сама убеждена. Что можно сделать против нее? Ничего! Но я понимаю, почему критики любят «давить» ее; если б я была критиком, имеющим склонности к виски и кафе-шантанным женщинам, я бы сама «давила» ее за то, что она так непохожа на остальных особей своего пола.
– Что ты за непонятная женщина, Сибилла! – воскликнул я с действительным раздражением. – Ты восторгаешься книгами мисс Клер, ты всегда восторгалась ими, ты просила ее подружиться, и почти в то же самое время ты утверждаешь, что хотела бы «раздавить» ее или сделать ее несчастной! Признаюсь, я не могу тебя понять!
