Брэм Стокер - Скорбь Сатаны (Ад для Джеффри Темпеста)
– А я наблюдала за вами, – ответила Сибилла, – вы делали цепи из маргариток и шары из буквицы в поле, на другом берегу Авона. Для меня большое удовольствие, что мы соседи. Вы должны часто бывать у меня, в Виллосмире.
Мэвис ответила не тотчас, она была занята разливанием чая. Сибилла заметила это и ласково повторила свои слова.
– Вы будете бывать, не правда ли? И чем чаще, тем лучше. Мы должны быть друзьями, знаете!
Тогда Мэвис подняла глаза, в которых светилась милая искренняя улыбка.
– Вы в самом деле этого хотите? – спросила она.
– Хочу ли я? – повторила Сибилла. – Ну да, конечно, хочу!
– Как вы можете сомневаться в этом? – воскликнул я.
– Вы меня простите, что я задала такой вопрос, – сказала, все еще улыбаясь, Мэвис, – но, видите ли, вы теперь, что называется, магнаты графства, а магнаты графства считают себя бесконечно выше всех авторов.
Она засмеялась, и ее синие глаза блестели весельем.
– Я думаю, многие из них уважают писателей книг, как некий странный отпрыск человеческого рода, который только приличен. Это очень забавно, тем не менее из всех моих недостатков самый крупный, мне кажется, гордость и ужасно упрямый дух независимости. По правде сказать, я была приглашаема многими из так называемой «знати», и когда я ездила, я, обыкновенно, досадовала за это после.
– Почему? – спросил я. – Они делали себе честь, приглашая вас.
– О, я не думаю, что они это так считали! – ответила она, важно тряхнув своей светлой головкой. – Они воображают, что совершали великий подвиг снисхождения, хотя в действительности это я снизошла, так как с моей стороны поистине было милостиво покинуть общество Афины-Паллады в моем кабинете для общества расфранченных и завитых фешенебельных дам.
Ясная улыбка опять осветила ее лицо, и она продолжала:
– Однажды я была приглашена на завтрак к барону и баронессе, которые позвали нескольких гостей, чтобы «встретиться со мной», как они сказали. Я была представлена только двум или трем из них; остальные сидели и смотрели на меня, как если б я была новым сортом рыбы или птицы. Затем барон показал мне свой дом и говорил мне цены своих картин и фарфора; он был даже настолько добр, что объяснил, какие были дрезденского произведения, и какие дельфтского, хотя я думаю, что, несмотря на мое невежество автора, я могла бы просветить его как в том, так и в другом. Тем не менее я любезно улыбалась в течение целой программы и старалась показаться очарованной и восхищенной; но они больше никогда меня вовсе не приглашали, и, если только они в самом деле хотели поразить меня каталогом их домашней утвари, я не могу понять, зачем они меня приглашали и что я такое сделала, чтоб больше никогда не быть приглашенной!
– Это были, должно быть, какие-нибудь парвеню, – сказала с негодованием Сибилла. – Благовоспитанные люди никогда не станут оценивать вам свое имущество, если только они не евреи.
Мэвис засмеялась веселым смехом, похожим на звон колокольчиков; затем она продолжала:
– Я не скажу, кто они были; я должна приберечь что-нибудь для моих литературных воспоминаний, когда состарюсь. Я вам рассказала инцидент только для того, чтобы объяснить, почему я спросила вас: действительно ли вы этого хотите, когда приглашаете меня в Виллосмир.
Барон и баронесса, о которых я говорила, до такой степени «рассыпались» передо мной и моими книжками, что вы смело могли бы подумать, что я сделаюсь для них навсегда самым дорогим другом, – между тем они не предполагали этого. Я знаю, иные дамы обнимают меня, изливаются в своих чувствах и приглашают меня к себе, а думают совсем иначе. Открывая это притворство, я не ищу ни объятий, ни приглашений и не только не считаю за «милость», когда меня приглашают некоторые из высшей аристократии, но скорее думаю, что «милость» будет с моей стороны, если я приму приглашение. Я не говорю это лично за себя: лично я ничего не значу; но я говорю и ревностно защищаю это ради достоинства литературы как искусства и профессии. Если б другие авторы поддержали это положение, мы бы могли поднять литературное знамя до той высоты, на какой оно было в старые дни Скотта и Байрона. Надеюсь, вы меня не считаете слишком гордой?
– Наоборот, я считаю, что вы совершенно правы, – сказала горячо Сибилла. – И я преклоняюсь перед вами за вашу независимость и мужество; я знаю, что некоторые из аристократии до того вульгарны, что мне часто делается стыдно принадлежать к ней. Но могу вас уверить, что если вы окажете нам честь сделаться нашим другом, вы не пожалеете об этом. Попробуйте полюбить меня, если можете.
Она наклонилась вперед с чарующей улыбкой на прекрасном лице. Мэвис смотрела на нее серьезно и с восхищением.
– Как вы красивы! – откровенно сказала она. – Конечно, вам все это говорят, однако не могу не присоединиться к общему хору. Для меня красивое лицо подобно красивому цветку: я должна восхищаться им. Красота есть нечто божественное, и хотя мне часто говорят, что некрасивые люди – всегда хорошие люди, я не могу вполне поверить этому. Наверно, природа дает прекрасное лицо прекрасной душе.
Сибилла, которая приятно улыбалась на первые слова комплимента, сказанного ей одною из самых талантливых женщин, теперь густо покраснела.
– Не всегда, мисс Клер, – сказала она, скрывая свои блестящие глаза под сенью длинных ресниц. – Можно представить себе так же легко красивого злого духа, как и красивого ангела.
– Правда!
И Мэвис задумчиво посмотрела на нее, потом, вдруг засмеявшись своим веселым, серебристым смехом, она добавила:
– Совершенная правда! Я не мечу рисовать себе безобразного злого духа, так как предполагается, что злые духи бессмертны, а я убеждены, что бессмертное безобразие не принимает участия в мире. Очевидное безобразие принадлежит только одному человечеству, и некрасивое лицо – такое пятно на творении, что мы можем только утешать себя размышлением, что, к счастью, оно тленно, и что, конечно, со временем находящаяся в нем душа избавится от безобразной формы скорлупы и достигнет более красивой оболочки. Да, леди Сибилла, я приду в Виллосмир; я не могу отказаться от случая любоваться такой красотой, как ваша.
– Вы очаровательно льстите мне! – сказала Сибилла, вставая и обнимая ее рукой с той лаской и нежностью, которые казались такими искренними и которые так часто ничего не значили. – Но я признаюсь, что я предпочитаю выслушать лесть от женщины, чем от мужчины. Мужчины то же самое говорят всем женщинам, у них весьма ограниченный репертуар комплиментов, и они скажут уроду, что она красавица, если в этом они видят для себя непосредственную выгоду. Но сами женщины с трудом допускают существование друг в друге хороших качеств, внешних или внутренних, так что когда они отзываются милостиво или великодушно о своем собственном поле, это чудо заслуживает сохраниться в памяти. Могу я видеть ваш рабочий кабинет?
