Саймон Кларк - Ночь триффидов
Если вернется.
«Спокойно, Дэвид, — сказал я себе, — в тебе снова заговорила твоя болезненная подозрительность».
Но обстоятельства могли сложиться так, что Сэм и все другие просто не смогут вернуться. Тогда мне придется с риском для жизни пробираться в ангар, чтобы попытаться в одиночку улететь домой.
Кап… кап… кап…
Перегонный куб все же сделал свое дело. Сверхмощный аромат бродящего ячменного сусла доконал меня окончательно. Время от времени дверь открывалась, и появлялась консьержка. Карга, оторвавшись от работы привратницы, ковыляла к самогонному аппарату, набирала полную бутылку, закрывала кран, ставила посудину в буфет рядом с десятком таких же, помещала пустую емкость под кран, поворачивала вентиль и… Да, вы правы — сводящее любого нормального человека с ума «кап… кап… кап…» возобновлялось.
Чуть позже я открыл способ посмотреть на улицу. Для этого требовалось встать на стул, подняться на цыпочки, вытянуть шею и заглянуть в вентиляционную решетку. Этот цирковой номер позволил мне увидеть унылую улицу, по обеим сторонам которой тянулся ряд однообразных четырехэтажных строений. Жизнь на залитой солнечным светом улице била ключом. Мостовая кишела людьми разных возрастов. Эти люди перемещались во всех направлениях, таща на горбу разнокалиберные корзины, тюки и ящики. На улице было очень много слепых. Однако, как я заметил, они передвигались весьма уверенно. К спине каждого при помощи какой-то разновидности сбруи крепился большой деревянный ящик, и их наверняка угнетало то, что их используют в качестве вьючных животных. Тела всех, кого я видел — как слепых, так и зрячих, — были прикрыты ужасающего вида лохмотьями.
Несколько минут я с интересом следил за жизнью улицы. За это время мимо моего наблюдательного пункта проехали пара-тройка велосипедистов. Из транспортных средств, кроме велосипедов, я заметил ручную тележку, которую тянул здоровенный бородатый мужчина. В тележке находилась пара поросят и, как ни странно, гроб, покрытый шелковой тряпицей немыслимого розового цвета. Вслед за тележкой, нагруженной поросятами и гробом, меланхолично тащилось стадо коров, которых погоняли вооруженные палками мальчишки. После этого я впервые увидел механический экипаж. Я вытянул шею еще сильнее, чтобы рассмотреть машину получше. По улице катился металлический ящик на колесах. Передвигался ящик со страшным грохотом. Окон в нем было очень мало, и все затянуты металлической сеткой. На крыше находилось возвышение. Там за турелью пулемета сидел, дымя сигарой, мужчина в униформе.
Когда машина повернула на боковую улицу, я успел прочитать на ее борту надпись: ПОЛИЦИЯ ПРОМЫШЛЕННОГО СЕКТОРА (НЬЮ-ЙОРК).
Я сделал важное открытие. Несмотря на то что этим огромным концентрационным лагерем в основном управляли сами заключенные, в нем имелись и полицейские патрули. Я сделал зарубку в памяти, чтобы не забыть столь важную информацию.
В комнате появился Бенджи. Бросив на меня лишенный всякого любопытства взгляд, он сказал:
— Если вы слезете со стула, то сможете перекусить. Марти раздает жратву в гостиной.
— В гостиной?
— Большая комната дальше по коридору. Сигареты у вас есть?
— Простите, нет. Я не…
— Жратва в гостиной. И поторопитесь, или ее не останется.
Не сомневаясь в справедливости слов Бенджи, я поспешил. Есть хотелось страшно, и, кроме того, я не знал, когда покормят в следующий раз. Как только я вышел в коридор, запах бродящего сусла исчез, сменившись ароматом вареной гнилой капусты.
Обоняние меня не подвело. В огромном котле действительно дымилась капустная похлебка. С десяток слепцов уже приступили к еде, и я присоединился к ним. Консьержка, в очередной раз сменив роль, резала краюху серого крошащегося хлеба. В «гостиной» царила атмосфера безнадежного отчаяния, настолько сильного, что оно казалось осязаемым. Во всяком случае, я ощущал его всеми своими чувствами. Казалось, оно заглушает даже запах тухлой капусты. Что-то необходимо сделать, думал я. Эти люди не должны жить в таких условиях. Но клянусь всеми святыми, я не знал способа им помочь.
* * *В шесть часов вечера вернулись с работы Марни и Ровена. Их лица и руки были покрыты слоем серой пыли. Девушки скрылись в туалете, чтобы умыться, а затем — наверное, следуя укоренившейся за долгие годы привычке, — Ровена села на нижнюю койку и в изнеможении привалилась спиной к стене. Работа отняла у нее все силы, и она казалась даже более хрупкой, чем вчера. На Марни дневной труд не оказал никакого влияния. Как всегда энергичная, она помогла сестре устроиться поудобнее и принесла ужин — капустную похлебку и хлеб. Ровена, поставив миску на колени, приступила к еде, а Марни тем временем отправилась за своей порцией.
Вьюк со взрывчаткой исчез, но мой личный рюкзак остался, и я принялся за его разборку, чтобы предоставить девушкам возможность поесть в привычной обстановке — в одиночестве, если можно так выразиться. Через некоторое время я сел напротив койки на стул и сказал:
— Строго говоря, это считается моим неприкосновенным запасом. Но я тем не менее хочу предложить вам шоколад. Хотите? — Я протянул им две плитки. Обе посмотрели на меня как-то странно, опасаясь, что я чего-то потребую взамен. — Пожалуйста, возьмите… — запинаясь, проговорил я. — Мне хотелось бы сделать для вас что-то большее… У меня сердце кровью обливается при виде тех условий, в которых вы живете, пищи, которую вы едите. Это… это…
— Несправедливо?
— Да! Будь оно все проклято!
— Что ж, такова наша теперешняя жизнь, — со слабой улыбкой произнесла Ровена и, оглядевшись, продолжила: — Это наш дом… и мы должны смириться. Спасибо за шоколад. Мы с Марни не пробовали его уже лет десять. — Ровена взяла у меня обе плитки, передала одну сестре и попросила: — Марни, принеси нам что-нибудь выпить.
Марни подошла к крану и налила три чашки спиртного. Пока Марни готовила выпивку, я, ощущая себя без вины виноватым и путаясь в словах, пытался объяснить Ровене, каким злодеем является Торренс и почему так нехорошо использовать рабский труд. Ровена слушала мои филиппики совершенно равнодушно. Я был потрясен. Неужели эти девушки настолько привыкли к обстановке, что не испытывают по отношению к себе никакой жалости?
Марни поставила одну чашку со спиртным на пол рядом со мной, а другую передала сестре. Мне показалось, что они не знают, с какой стороны подступить к шоколаду. Но, откусив в первый раз, они разобрались что к чему и очень быстро прикончили обе плитки. Я страшно жалел о том, что мне больше нечего им предложить.
Постепенно во мне пробуждалось довольно странное чувство — ярость, замешенная на ощущении вины.
