Дин Кунц - Сумерки
– Чарли, – тихо сказала она.
Он нежно поцеловал один сосок, потом другой.
– Нет, – сказала она и отстранилась, но в этом не было осуждения, а только нерешительность и тайная надежда, что он будет уговаривать ее.
– Я люблю тебя, – сказал он, и это было правдой.
Потребовалось всего несколько дней, чтобы он полюбил ее тонко очерченное лицо, ее тело, оригинальный острый ум, ее храбрость перед лицом опасности, ее неукротимый дух; ему нравилось, как она ходила, как развевались на ветру ее волосы.
– Джой... – сказала она.
– Он спит.
– Он может проснуться...
Чарли поцеловал ее в шею – под его губами пульсировала жилка, ее сердце колотилось так же сильно.
– Он может выйти на галерею.., и увидеть нас, – сказала она.
Тогда он увел ее от камина к длинному глубокому дивану, который стоял под галереей и не был виден сверху.
Все окутывали темно-лиловые тени.
– Мы не должны, – бормотала она, продолжая целовать его шею, подбородок, щеки, губы, глаза. – Даже здесь.., вдруг он проснется...
– Сначала он позовет нас, – сказал Чарли, задыхаясь, изнемогая от желания. – Не станет же он сразу спускаться в темную комнату.
Она осыпала поцелуями его лицо, уголки рта, коснулась губами уха.
Его руки скользили по ее телу, и он приходил в восторг от совершенства ее форм. Каждая милая выпуклость и впадинка, каждый манящий уголок, пышная грудь, плоский живот, зрелые ягодицы, гладкие округлые бедра и икры – все в ней до миллиметра отвечало идеалу женственности.
– Хорошо, – слабым голосом произнесла она. – Только тихо.
– Ни звука, – пообещал он.
– Ли звука.
– Ни единого звука...
Ветер стонал за окном, а он не мог позволить своему наслаждению вырваться наружу.
Это неподходящий момент, мелькало в ее затуманенном сознании. Неподходящее место, неподходящее время, неподходящее все.
Джой. Может. Проснуться.
И хотя это должно было беспокоить ее, но казалось уже не настолько важным, чтобы подавить желание.
Он признался, что любит ее, и она сказала, что любит, и она знала, что так оно и было, что это правда, а не притворство. Она не знала наверняка, когда родилось это чувство. Если бы она напрягла свою память, то, возможно, восстановила бы то мгновение, когда уважение, восхищение и привязанность переросли во что-то большее и властное. Ведь она знала его всего несколько дней, и не так уж трудно определить момент появления на свет любви в таком коротком отрезке времени. Разумеется, сейчас она была не в состоянии трезво судить об этом.
Чувство захватило ее целиком, хотя это не было для нее характерно.
Несмотря на их взаимное объяснение в любви, не только любовь заставила ее отбросить всякую осторожность и пойти на риск быть застигнутой врасплох в момент страсти: было еще и естественное здоровое влечение. Никогда она не хотела мужчину так, как хотела Чарли. Внезапно она поняла, что должна ощутить его внутри себя, что она не сможет дышать, пока он не овладеет ею. У него было стройное тело, крепкие, резко очерченные мускулы; его скульптурные плечи, твердые, как камень, бицепсы, гладкая широкая грудь – все возбуждало в ней такое желание, которого она до сих пор не знала. Ее нервы стали более чувствительными – каждый поцелуй и касание, каждое его движение в ней приносило потрясающее наслаждение, граничащее с болью. Удивительное наслаждение, которое переполняло ее, вытесняя и подавляя все остальное, всякую мысль, пока она наконец не прижалась к нему безотчетно, едва успев изумиться, с какой отрешенностью она обняла его, не в силах противостоять охватившему ее первобытному зову плоти.
* * *Вынужденная тишина, обет молчания имели странный и сильный эротический эффект. Даже когда Чарли испытывал оргазм, он не издавал ни стона, а только сдавливал ее бедра и прижимал ее к себе, и хотя его рот был раскрыт, он оставался нем и каким-то образом подавлял крик, сохранял энергию и потенцию, эрекция не ослабевала ни на мгновение, и они останавливались только затем, чтобы изменить положение, оставаясь сплетенными вместе, разметавшись на диване, и уже она оказывалась сверху и в плавном ритме взлетала над ним, словно купаясь в текучей материи, и это было не похоже ни на что, что ему доводилось испытывать прежде, и он утрачивал чувство времени и пространства, растворившись в тихой, шелковистой, безмолвной музыке плоти и движения.
* * *Никогда в жизни она так не теряла голову во время близости. Она забыла, где была и даже кем была, она превратилась в безумно совокупляющееся животное, сосредоточившись только на наслаждении, отбросив все остальное. Только один раз гипнотический ритм любви был нарушен, когда ей вдруг показалось, что Джой спустился и стоит в тени, наблюдая за ними, но когда она подняла голову от груди Чарли и огляделась, то не увидела ничего, кроме очертаний мебели, освещенных потухающим огнем камина, и поняла, что вообразила это себе. Затем любовь – похоть – секс снова захватили ее с такой потрясающей и даже пугающей силой, что она отдалась им, не в состоянии совладать с собой, и пропала окончательно.
Перед тем как рухнуть без сил, Чарли три раза доходил, до пика наслаждения, она – больше, но дело было не в счете, а в том, что ни один из них не испытывал ничего подобного в прошлом. Когда все кончилось, он еще продолжал трепетать и чувствовал себя опустошенным. Какое-то время они лежали молча, пока вновь не услышали завывающий за окнами ветер и до их сознания не дошло, что осень угасает и в комнату пробирается холод Они нехотя оделись и поднялись на второй этаж, где для Кристины была приготовлена вторая спальня.
– Я могу лечь с Джоем, а ты ляжешь здесь, – сказала она.
– Нет, ты только разбудишь его, а бедняге нужен отдых.
– Но где же ты будешь спать? – спросила она.
– На галерее.
– На полу?
– Я постелю спальный мешок у лестницы.
На мгновение сонливость уступила место тревоге.
– Я думала.., ведь ты говорил, что сегодня они не смогут до нас добраться, даже если...
Он приложил палец к ее губам.
– Они не доберутся. Никак. Но будет нехорошо, если утром Джой увидит меня в твоей кровати, верно? А на диванах спать слишком мягко. Так что если уж спать в мешке, то почему бы не положить его возле лестницы?
– И спать с пистолетом под подушкой?
– Разумеется. Хотя в этом и нет необходимости. Это действительно так. Давай-ка ложиться.
Укрыв одеялом, он поцеловал ее и вышел из комнаты, оставив дверь открытой.
На галерее он взглянул на часы и с удивлением обнаружил, что уже очень поздно. Неужели они занимались любовью почти два часа? Нет, не может быть. В их близости было что-то пугающее, восхитительно-животное, они отдались друг другу безудержно и самозабвенно, потеряв представление о времени. Он никогда не подозревал в себе буйства, присущего разве жеребцу, и не предполагал, что может заниматься любовью так долго и ненасытно. Но его часы раньше никогда не спешили и не могли вдруг за тридцать минут убежать на целый час или даже больше.
