Влада Медвденикова - Дети войны
Леса, погибшие шестьсот лет назад, возвращаются к нам. В каждом дереве, как в хрустальном шаре, заключено время нашего изгнания, время горечи и тайн. Война промчалась по земле, сжигая врагов, дала силы преображению, — и вот вокруг меня лес, ветви качаются над головой, листва заслоняет звезды.
Но мои звезды ничто не скроет. В предрассветный час, среди лесного шепота и безмолвия души, — я не могу ни думать о них. Они сияют, тревожные и горячие, они повсюду. Звездный ветер течет, связывая их воедино, сила струится — от меня и ко мне. Я пытаюсь остановиться, погасить внутренний взор, но не могу.
Я вижу свет Арцы — мятущийся и яркий — но она молчит. Сумел бы я сдержаться и не ответить, если бы ее голос раздался в моей душе? Я осужден и должен помнить об этом, каждый миг своей жизни.
Сияние Рэгиля такое глубокое, такое красивое, — мне больно смотреть на него. Он в городе, блуждает среди видений и исцеляющих чар. Я должен быть рядом с ним, чувствую это так ясно. Но мне нельзя приближаться к нему.
Сколько бы не блуждал внутренний взор по моему небу — Амиры нет. Звездный ветер пронизывает меня, когда я тянусь к ней мыслью. Тишина и память.
Из-за меня Амира погасла. Умерла, потому что меня не было рядом. Потому что я не предвидел, на что способен Лаэнар. И не взял его в плен, не убил его. Я не погиб на войне, но не спас свою звезду, такую близкую, яркую. После такого, как я могу оспорить справедливость приговора?
Амира погасла, но Лаэнар сверкает ослепительно, как прежде. Его сияние меняется — багровое, синее, раскаленное белое. Почему я все еще зову его своим, ведь он предал нас? Да, предал, но ничего не изменилось. Свет мчится от него ко мне, потоки силы от меня к нему — через бесконечное расстояние, через земли и море.
Он всю жизнь принадлежал мне, я знаю его так хорошо. Почему же я не догадался, что он сделает?
Но даже пророки не предвидели этого. Ни в зеркалах, ни в снах, ни в видениях среди голубого дыма, — нигде не являлось такое будущее. «Я не знал, — сказал мне Эркинар в тот день. — Прости меня, я не знал».
Я не могу злиться на пророков за то, в чем виноват сам.
Но есть то, в чем они виновны передо мной. Они молчали о моем будущем — но знали его, теперь я уверен в этом.
* * *Сколько я себя помню — Эркинар был моим лучшим другом. Среди восемнадцати великих звезд он ближе всех мне по возрасту — всего на три года старше — и в детстве я почти все свободное время проводил в чертогах прорицателей. Эркинар уводил меня в сны, мы блуждали там подолгу, — темнота дорогой текла вперед, мы шли по ней из сна в сон. Миры, невероятные и яркие, наполненные голосами и светом, люди, не похожие на знакомых нам, чужая земля и чужие небеса, — все это я видел в белых снах, и со временем научился сам находить дорогу, мне уже не нужен был проводник. Но ни один, ни с Эркинаром, ни с другими пророками, — я никогда не видел снов о будущем.
Чем старше я становился, тем больше было дел. Каждое мгновение было на счету, война приближалась. Но я по-прежнему приходил к пророкам, стоял у зеркал, погружался в сны, — но теперь сквозь туман стекла и видений смотрел на города и гарнизоны врагов. Прорицатели показывали будущее, его потоки ветвились, — наблюдая их, я выстраивал стратегию грядущей войны, шаг за шагом.
Я никогда не видел в будущем себя, ни в одном из потоков. Лишь изредка, — отблеск темноты в разгар битвы, эхо разрушительной силы. Я спрашивал об этом Эркинара, — сперва он не отвечал, но сказал в конце концов: «Пойми. Я не могу тебе помочь». Он сжимал мою руку, когда говорил это, и было ясно — ему жаль меня, но он ничего не объяснит.
Но меня не нужно жалеть.
Я чувствовал — не только Эркинар, многие пророки знают что-то, но скрывают от меня. Я не спрашивал больше, но одна из белых звезд проговорилась.
Айянира, ближайшая звезда Эркинара. Строгая и отрешенная, обжигающая как лед, она менялась, когда мы оставались наедине. Острые грани таяли, исчезали из ее души, слова и прикосновения теряли сдержанность. Я расплетал ее волосы, и серебряные цепочки путались в пальцах, со звоном падали на пол. Я пытался разглядеть, что таится в глубине ее темных глаз, но проваливался в сон страсти, ни о чем не мог думать, пока не выныривал из него.
Однажды, когда воздух вокруг нас еще дрожал и пылал, не желал остывать, Айянира замерла. Застыла в моих руках, стала на миг неотличима от теней, что бродят в глубине зеркал. А потом сказала: «Твоя четверка… не привязывайся к ним так сильно. После войны их не будет рядом».
Она не захотела ничего объяснять и не разговаривала со мной несколько дней. Но я решил, что понял ее послание. Весть о том, что меня убьют на войне.
Но я жив, вот мое будущее. Почему же пророки молчали о нем?
* * *Небо светлеет.
Я вижу его сквозь полог ветвей, колышущийся узор листьев. Сумеречный свет и тени скользят по лицу Беты. Я касаюсь ее щеки, — Бета улыбается в полусне. Ее ресницы дрожат, она обнимает мою ладонь и говорит, не открывая глаз:
— Такой странный сон… Как я попала без пророков в белый сон?
— Расскажи. — Я касаюсь ее губ. Дорога и ночной холод обветрили их, и я целую ее снова, отдаю глоток целительной силы.
— Незнакомые люди. — Голос Беты звучит еле слышно, я почти вижу то, о чем она говорит. — Мы были в странном доме. И я все время знала, что это сон. Так странно… раньше только с пророками была в белом сне.
— Это место, где все встречаются, — объясняю я. — Там можно увидеть кого угодно, и туда легко найти дорогу. Мы можем встретиться там с тобой. Чтобы не разлучаться и во сне.
— Сейчас я уже не засну, — смеется Бета.
Я смеюсь вместе с ней.
8
— Мне начинает казаться, — сказал Мельтиар, — что эти дома оставляют специально. Для нас.
Нас окружали голоса леса. Они уже стали привычными, но очаровывали, как и в первый день: тихий, неумолчный шелест листвы, пение птиц, шорохи в подлеске. Золотистые искры солнца среди зелени, земля, отвечающая на каждый шаг, и тысячи запахов, глубоких и чистых. Все это было таким незнакомым и таким правильным, каждый глубокий вдох говорил: таким должен быть мир.
Я огляделась, пытаясь найти следы исчезнувшей деревни. Но повсюду был лес, ветви сплетались, солнечные лучи золотили стволы. Как же здесь сохранился одинокий дом? Деревья обступили его, склонились над крышей; мох скрыл одну из стен, вьюнок оплел крыльцо. Обычное деревенское жилище, — возле Эджаля было немало таких, — теперь казалось тусклым и серым, в нем не было жизни, пропитавшей все вокруг.
— Наверное, — сказала я. — Иначе бы давно разрушился.
