Говард Лавкрафт - Ужас в музее
В темноте к нему подкрадывалась гигантская уродливая тварь, похожая то ли на обезьяну, то ли на огромное насекомое. Ее шкура свисала жирными складками, а на месте головы из стороны в сторону раскачивался какой-то морщинистый обрубок с мертвенным взглядом абсолютно пустых, остекленевших в безумии глаз. Передние лапы чудовища с огромными острыми когтями были широко растопырены, а все его тело сковывало тупое агрессивное напряжение. В то же время на морде твари полностью отсутствовало всякое выражение. После того, как крики прекратились и фонарь погас, тварь прыгнула и в мгновение ока придавила Джонса к полу. Борьбы не было, так как Джонс сразу же потерял сознание.
Но, по всей вероятности, обморок продолжался недолго, поскольку, когда Джонс очнулся, тварь все еще неуклюже тащила его по полу. А звуки, которые она издавала при этом — или, вернее, ее голос — заставили его окончательно прийти в себя. Голос был человеческий и, более того, чрезвычайно знакомый. За этими хриплыми лихорадочными завываниями, воспевающими неизвестное божество, мог скрываться только один человек.
— Йа! Йа! — ревела тварь. — Я иду, о Ран-Тегот, и несу тебе пищу. Ты ждал очень долго, но теперь я дам тебе все, что обещал. И даже больше, ибо, кроме Орабоны, нашелся еще один идиот, который сомневался в тебе. Ты раздавишь его и выпьешь кровь вместе со всеми его сомнениями, и эта кровь умножит твою силу. А затем он будет показан людям, как монумент твоей вечной славы. О Ран-Тегот, вечный и непобедимый, я твой раб и твой верховный жрец. Ты голоден, и я накормлю тебя. Я дам тебе кровь, а ты дашь мне власть. Йа! Шуб-Ниггурат!
В ту же секунду все ночные страхи оставили Джонса. Он снова взял себя в руки, поскольку теперь увидел перед собой вполне реальную опасность, с которой ему предстояло справиться. Перед ним оказался вовсе не сказочный монстр, а просто опасный маньяк. Это был Роджерс, облаченный в какое-то кошмарное одеяние своей собственной конструкции, который собирался совершить чудовищное жертвоприношение очередному дьявольскому божеству, вылепленному им же самим из воска. Очевидно, он вошел в мастерскую с заднего двора, надел свой костюм и затем проник в выставочный зал, чтобы схватить свою загнанную в ловушку и парализованную страхом жертву. Но его сила была сейчас достойна величайшего удивления, и, чтобы остановить его, нужно было действовать очень четко и быстро. Рассчитывая на уверенность Роджерса в бессознательном состоянии своей жертвы, Джонс решил застигнуть его врасплох, когда тот ослабит свою хватку. Почувствовав спиной порог, Джонс понял, что они находятся уже в дверях мастерской.
И тогда он рывком вскочил на ноги из своего неудобного полулежачего положения. Чувство смертельной опасности придало ему сил. На мгновение он освободился от объятий застигнутого врасплох маньяка, а в следующую секунду, после удачного выпада, его собственные руки сомкнулись на шее Роджерса, скрытой под толстым причудливым одеянием. Одновременно Роджерс вновь обхватил Джонса, и между ними началась смертельная схватка. Спортивная подготовка Джонса была теперь его единственной надеждой на спасение, поскольку напавший на него безумец действовал, не признавая никаких правил, и, кажется, был лишен даже инстинкта самосохранения, а от этого — не менее опасен, чем взбесившийся волк или пантера.
Дикую схватку сопровождали то и дело раздававшиеся в темноте утробные стоны и хриплое рычание. Брызгала кровь, слышались звуки разрываемой одежды, и наконец Джонс добрался до самого горла Роджерса. Он вкладывал все свои силы в защиту собственной жизни. Роджерс пинался ногами, бодался, пытался выдавить Джонсу глаза, кусался, царапался и плевался, и в то же время находил силы, чтобы выкрикивать время от времени какие-то непонятные фразы. Большинство из них имело явное сходство с ритуальными заклинаниями, в которых постоянно упоминался некий Ран-Тегот, и Джонсу казалось, что эти выкрики отдаются где-то вдали демоническим фырканьем и глухим низким лаем. Противники катались по полу, переворачивая скамейки и ударяясь то о стены, то о кирпичное основание плавильной печи в центре комнаты. До самого последнего момента Джонс не был до конца уверен в своем спасении, но наконец судьба проявила к нему благосклонность. Ударив коленом в пах Роджерса, он заставил его ослабить хватку, и секунду спустя Джонс понял, что победил.
С трудом поднявшись на ноги, он принялся, спотыкаясь, шарить по стенам в поисках выключателя, поскольку его фонарь пришел уже в полную негодность, как, впрочем, и вся одежда. Пока Джонс, пошатываясь, бродил по комнате, ему приходилось волочить своего противника за собой, так как он опасался неожиданного нападения, если тот очнется. Найдя щиток с выключателями, Джонс пощелкал ими, пока не нашел нужный. Затем, когда яркий свет залил разгромленную мастерскую, он принялся связывать Роджерса попавшейся под руку веревкой. Маскарадный костюм безумца — то есть то, что от него осталось — оказался сшитым из чрезвычайно странного сорта кожи. Почему-то Джонса всякий раз передергивало, когда он прикасался к ней, и, кроме того от нее исходил какой-то необычный горьковатый запах. Однако под этим кожаным одеянием, в кармане обычного костюма Роджерса, Джонс нашел кольцо с ключами и зажал его в руке, с облегчением подумав, что теперь он наконец-то свободен. Шторы на всех трех окнах-щелочках были тщательно задернуты, и он не стал открывать их.
Смыв с лица и рук кровь, Джонс подыскал себе среди музейного реквизита более-менее подходящий по размеру и виду костюм. Затем, проверив дверь черного хода, он обнаружил, что та заперта на английский замок, для открытия которого изнутри ключа не требовалось. Тем не менее он оставил ключи у себя, чтобы иметь возможность вернуться сюда и привести врача, поскольку здесь определенно требовалась неотложная помощь психиатра. В музее не было телефона, но найти поблизости ка-кой-нибудь ночной ресторан или аптеку, откуда можно позвонить, не составляло большого труда. Джонс собирался уже открыть дверь, как вдруг из другого конца комнаты до него донесся поток отборных ругательств. Роджерс, чьи видимые повреждения ограничивались длинной глубокой царапиной на левой щеке, пришел в себя.
— Глупец! — яростно кричал он, — Отродье Нот-Йидика, зловонное порождение К’туна! Сын собаки, воющей в пучине Азатота! Ты мог бы обрести святость и бессмертие, а вместо этого предал Его и Его жреца! Теперь берегись, ибо Оно голодное! На твоем месте мог бы быть Орабона — этот проклятый предатель, — но я предоставил тебе первому эту честь. Теперь же берегитесь оба, Оно не будет церемониться с вами!
