Олег Кожин - Бестиариум. Дизельные мифы (сборник)
Дукельский с сопровождающими лейтенантами появился, когда Орлова – неграмотная деревенская девушка Таня Морозова – уже заняла свое место у станка. Настоящие ткачихи с фабрики, снимавшиеся в фильме, были здесь же. На Представителя они старались не смотреть и держались в целом неплохо, лишь некоторые мелко крестились, чего Александров попросил в кадре не делать.
Первый же дубль сделали отлично. Можно было не переснимать, Григорий Васильевич и не стал. Представитель всё так же сидел в углу, изредка отдуваясь и булькая. Его багровый зрак вращался в орбите совершенно бессистемно, кажется, не обращая никакого внимания на то, что происходит вокруг. Один из мосфильмовских рабочих так обнаглел, что даже сел метрах в пяти от Представителя на корточки и закурил самокрутку.
Дукельский наблюдал за съемками, сложив руки на груди и напоминая адмирала, который ведет свой дредноут в последний бой. В перерыве между дублями он подошел к режиссеру и сказал:
– Нам нужно поговорить.
– Я весь внимание, – ответил Григорий Васильевич.
– Нет, вы не поняли. Нам нужно поговорить с Представителем.
– О чем?! Он сидит тихо, никого не трогает…
– …починяет примус, – закончил за него Дукельский. Заметив удивление Александрова, любезно пояснил:
– Это из одного романа… Булгаков, знаете такого? Он еще написал пьесу «Батум», про молодые годы Иосифа Виссарионовича. Но я опять не о том. Нам нужно решить вопрос о названии фильма.
– Название давно уже есть, – недоуменно сказал Александров. – «Золушка». Под него даже выпущены рекламные продукты – спички, духи…
– У товарища Сталина другое мнение. Он предлагает назвать картину «Светлый путь».
Режиссер нахмурился. Нет, безусловно, «Светлый путь» – хорошее название, а «Золушка», как ни крути, сползает к детской сказочке братьев Гримм. Или Шарля Перро?
– А при чем тут Представитель? – осведомился он.
– Притом, что новый фильм Чаплина, «Великий диктатор», вообще не выйдет, – тихо произнес предкомитета СНК. – Собственно, фильма уже нет как такового. И Чаплина… Чаплина тоже нет. Вы хотите повторить его судьбу?
– Нет, не думаю, – растерянно отозвался Григорий Васильевич.
– Тогда идемте.
На глазах у съемочной группы они подошли к лоснящейся туше, развалившейся в углу цеха. Она всё так же беспорядочно пульсировала, а багровый глаз вращался в разные стороны, пока неожиданно не остановился прямо на них.
– Приветствую тебя, о Древний, – почтительно и громко произнес старший майор госбезопасности. Александров знал, что в сложной, построенной на вражде и противоречиях, иерархии пришлых человеку разобраться было почти нереально. С самого начала установилось обращение «Древние», хотя сами они, казалось, не обращали на такие мелочи никакого внимания.
Вот и сейчас режиссер сомневался, что Представитель ответит или хоть как-то среагирует. Но влажный, хлюпающий голос, исходящий откуда-то из внутренностей туши, пробормотал:
– Я слушаю…
Дукельский отшатнулся. Видимо, он сам не ожидал ответа.
– Название… – пробормотал он нерешительно. – Вы прибыли… Я хотел уточнить насчет названия фильма… Мы снимаем фильм…
– Я знаю, – прохлюпал Представитель, и щупальца хищно заплясали. Запах скотобойни усилился, перекрывая ароматы кондитерской.
– Товарищ… Товарищ Сталин хотел бы назвать фильм «Светлый путь». Вы ничего не имеете против?
Представитель молчал. Угольно-черная плоть содрогалась, щупальца шевелились всё быстрее.
– Я председатель комитета по кинематографии при Совнаркоме, – совсем упавшим голосом произнес Дукельский.
– Подойди, – отозвался Представитель.
Старший майор сделал шаг, другой. Внезапно щупальца выстрелили вперед, оплели Дукельского и потащили к внезапно распахнувшемуся под багровым глазом круглому ротовому отверстию, усеянному игольчатыми оранжевыми зубами.
Один из верных лейтенантов бросился к Дукельскому, вытаскивая из кобуры пистолет, второй, уронив портфель, кинулся прочь из цеха. Сухо захлопали выстрелы, по бетонному полу цеха запрыгали латунные гильзы, но Представитель не обратил ни малейшего внимания на впивающиеся в его тело пули. Он подволок к себе слабо сопротивляющегося Дукельского и откусил ему голову.
Замерший без движения режиссер слышал, как хрустит череп на оранжевых зубах, сокрушающих его, словно конфету-«подушечку». Потом Представитель бессильно уронил безголовое, слабо подергивавшееся тело старшего майора и вперил взгляд единственного глаза в стрелявшего лейтенанта. Тот упал на колени, обхватил голову руками и принялся кататься по полу, истошно завывая. Глаза его вылезли из орбит, а потом выплеснулись наружу вместе с комковатым слизистым содержимым.
– Мама! – крикнул лейтенант и затих.
Тишина длилась пару секунд, после чего завизжала Орлова. Краем глаза Григорий Васильевич видел, как оператор зажал ей рот и потащил прочь, но Представитель не обращал на это никакого внимания. Он сделал еще несколько жевательных движений, удовлетворенно хлюпнул и прогудел:
– Подойди…
Несомненно, он обращался к Александрову.
Режиссер обернулся. Он увидел, что на него смотрят все собравшиеся: непрерывно крестящиеся ткачихи, почему-то упавший на колени поэт-песенник, мрачный Кноблок… Где-то под потолком пессимистично похрипывали старые фабричные вентиляторы.
– Иду, – сказал Григорий Васильевич.
Навстречу ему протянулось щупальце. Всего одно, и он сумел рассмотреть маленькие ярко-розовые рты, которыми была покрыта его поверхность. Нежные, и в то же время безумно опасные.
Щупальце обвило правую руку режиссера, легло поверх швейцарских часов «Омега», и всё тот же сырой голос велел:
– Иди. Снимай.
– А название?! – с трудом выдавил Григорий Васильевич.
– Названия не нужно. Снимай, – и щупальце, молниеносно освободив руку, подтолкнуло его к съемочной площадке.
Александров отступил, едва не споткнувшись о тело старшего майора Дукельского. Снова огляделся по сторонам и крикнул:
– Все по местам! Снимаем! Люба, к станку!
И услышал, как стукнула хлопушка и застрекотала кинокамера.
Владимир Березин
МОЛЕБЕН ОБ УРОЖАЕ
В деревне бог живет
не по углам…
Иосиф БродскийСурганов сошел с поезда и стал искать подводу. Подводу, а что ж еще, другого транспорта тут отродясь не водилось.
Подводы не было, и пришлось идти к начальству.
Начальник станции сидел в обшарпанной комнате под двумя темными прямоугольниками на стене. Старые портреты сняли, а что вешать при новой власти – никто не сказал. Левый, очевидно, был портрет Ленина, а правый – Сталина.
