Артур Дойль - Собрание сочинений. Том 4
— Это вы, мистер Гердлстон? — крикнула она.
— Разумеется, я, — нетерпеливо отвечал коммерсант. — Я же послал вам телеграмму, известил о нашем приезде.
— Да, да, — отвечала старуха, ковыляя к нему навстречу со своей свечой. — А это та самая барышня? Входите, моя дорогая, входите. У нас тут еще не все готово, но мы скоро наведем порядок.
Она пошла вперед, указывая им дорогу, и через огромную пустую прихожую провела их в такую же огромную комнату, которая явно была когда-то монастырской трапезной. В углу, в большом камине за чугунной решеткой, потрескивали, рассыпая искры, поленья, но в комнате было холодно и уныло. На огне стояла сковородка, а на простом некрашеном столе посреди комнаты были расставлены довольно грубые тарелки. Единственным освещением служила принесенная старухой свеча да колыхавшиеся в камине языки пламени, которые отбрасывали на стены и тяжелые дубовые балки потолка странные, причудливые тени.
— Садись поближе к огню, голубка, — сказала старуха. — Сними плащ, обогрейся. — И она протянула к огню свои сморщенные руки, словно недолгое пребывание на ночном холоде успело заморозить ее до костей. Кэт украдкой поглядывала на ее острый нос и подбородок с пучком седой щетины, на отвислую нижнюю губу, обнажавшую желтые зубы, и думала о том, какое у нее хитрое лицо.
Снаружи донесся скрип гравия, и двуколка затарахтела по аллее. Кэт прислушивалась к стуку колес, пока он не замер в отдалении. Распалось, казалось ей, последнее звено, соединявшее ее с миром и людьми. Мужество совсем покинуло Кэт, и она разрыдалась.
— Что случилось? — спросила старуха, поглядев на нее. — О чем это ты плачешь?
— Ах, я так одинока, так несчастна! — воскликнула Кэт. — Что я сделала дурного, почему я должна так страдать? Зачем привезли меня сюда в этот ужасный, ужасный дом?
— А чем тебе не по нраву этот дом? — спросила старуха. — Не пойму, чем он так плох. Вот идет мистер Гердлстон. Он, небось, вполне доволен этим домом.
Коммерсант, только что выдержавший перебранку с возницей из-за платы, был в прескверном расположении духа.
— Как, опять за свое? — грубо спросил он. — По-моему, это я должен был бы плакать, после того как ваше непослушание и недомыслие доставили мне столько неудобств и хлопот.
Кэт ничего не ответила; она опустилась на деревянный табурет возле камина и уткнулась лицом в ладони. Душа ее была полна неясных предчувствий и страха. Что-то делает сейчас Том? Он бы прилетел к ней на крыльях ветра, знай он, в каком она находится положении! Кэт твердо решила завтра утром написать миссис Димсдейл и сообщить ей, куда ее увезли и что с ней произошло. При мысли об этом у нее немного отлегло от сердца, и она даже заставила себя поесть супа, который старуха поставила на стол. Это была самая простая похлебка, но во время столь долгого путешествия Кэт успела все же проголодаться, и даже старик Гердлстон, обычно чрезвычайно разборчивый в пище, съел изрядную толику этого варева.
Когда с ужином было покончено, Джоррокс — так именовал эту старую каргу Гердлстон — отвела Кэт наверх, в ее комнату. Если крайне простая обстановка столовой могла бы назваться спартанской, то спальня Кэт тем более отвечала этому идеалу, ибо здесь не было ничего, кроме узкой железной кровати, не бывшей в употреблении годами и совсем заржавевшей, и большого деревянного ящика, на котором лежали самые примитивные туалетные принадлежности. Но Кэт обрадовалась этой жалкой комнатенке, как еще не радовалась никогда своей роскошной спальне в старом доме на Эклстон-сквер. Крошечная каморка с деревянным, не застеленным ковром полом показалась ей долгожданной пристанью, где она сможет наконец отдохнуть и хотя бы на эту ночь остаться одна со своими мыслями. Однако, лежа в постели, она невольно прислушивалась к доносившимся снизу приглушенным раскатам голоса Гердлстона к которым присоединялся порой пронзительный голос старухи. Они о чем-то очень оживленно беседовали и хотя находились слишком далеко, чтобы Кэт могла разобрать хоть слово, все же сердце подсказывало ей, что разговор касается ее самой и не сулит ей добра.
Глава XXXIV
ЧЕЛОВЕК СО СКЛАДНЫМ СТУЛОМ
Наутро, пробудившись от сна, Кэт не сразу вспомнила, где она находится и какие события повлекли за собой такую резкую перемену в ее жизни. Пустая, холодная комната, беленные известкой стены и узкая железная кровать привели ей сначала на память больничную палату, в которой она побывала однажды в Эдинбурге, и ее первой мыслью было, что с ней что-то случилось и ее отвезли в больницу. Но это заблуждение тотчас рассеялось, ибо, похолодев от страха, она тут же вспомнила все, что произошло. Увы, из этих двух зол Кэт предпочла бы больницу.
Небольшое окошко ее спальни закрывала грязная муслиновая занавеска. Кэт встала с постели и, отодвинув занавеску, поглядела в окно. Ей припомнилась дорога сюда, и у нее зародилась надежда, что ее одиночество в этой тюрьме, в которую ее запрятали, будет скрашено хотя бы красотой окружающей природы. Однако то, что предстало ее взору, развеяло эту надежду, как дым. Старый парк и подъездная аллея находились по другую сторону дома, а перед окном Кэт простирался унылый плоский илистый берег, и лишь где-то вдали на горизонте виднелась узкая полоска моря. Во время прилива это огромное грязно-серое пространство ила и мокрого песка бывало покрыто водой, но сейчас оно лежало перед ней во всей своей отталкивающей наготе, как подлинный символ безлюдья, тоски, одиночества. Две-три худосочных камышинки да клочок ядовито-зеленой пены, оставшейся на поверхности ила, тщетно пытались оживить этот безрадостный пейзаж. Повсюду, куда бы ни обратился взгляд, был все тот же серый ил; лишь кое-где его бесцветную монотонность нарушали стаи чаек и других морских птиц, опускавшихся на берег в надежде, что море, отхлынув, оставило им чем поживиться. И только на горизонте искрилась под солнцем кайма белой пены, за которой лежал океан.
В восточной стороне, примерно милях в двух от дома, Кэт различила на берегу очертания домиков и голубой дымок, поднимавшийся к небу. Она догадалась, что это, вероятно, был тот самый рыбачий поселок Ли-Клакстон, о котором упоминал вчера их возница. И, глядя на крошечные хижины и мачты рыбачьих баркасов, Кэт почувствовала вдруг, что даже в этом глухом, уединенном месте она не совсем одна на свете, что и здесь есть честные сердца, к сочувствию которых она может в случае крайней нужды прибегнуть.
Кэт все еще стояла у окна, когда раздался стук в дверь, и она услышала голос старухи, которая явилась ее будить.
— Завтрак на столе, — сказала старуха, — и хозяин спрашивает, чего это вы прохлаждаетесь.
