Эндрю Клейвен - По ту сторону смерти
— В твоей семье — может быть, — сказала она.
Шторм улыбнулся:
— Э-э, в моей семье это было бы похоже на пикник или нечто подобное.
София перевернулась на спину и рассмеялась сквозь слезы.
— Ты так добр ко мне.
Шторм кивнул:
— Ты хочешь сказать, что ты этого не заслуживаешь?
— Да.
— Что поделаешь? Наверное, я плохо разбираюсь в людях.
София уткнулась лицом в его колени. Шторм почувствовал, что она дрожит. «Удивительное создание, — подумал он. — Скорее повесится, чем пойдет на скандал». Он схватился за край одеяла и накрыл им Софию.
— Что ты делаешь? — удивилась она. — Ты устраиваешь какую-то свалку.
— Придется тебе научиться жить на свалке, — сказал Шторм.
София снова рассмеялась, и слезы еще обильнее хлынули у нее из глаз.
— Ш-ш-ш, — прошептал Шторм. — Тихо.
— Что же теперь будет? — спросила она.
Шторм поднял ее голову и положил себе на колени. Поцеловал черные блестящие волосы, нежно провел по ним ладонью. София долго не могла согреться и дрожала в его руках. В комнате становилось все темнее.
Наконец она затихла. Дыхание ее стало ровным, глубоким.
Шторм наклонился и поцеловал ее в лоб. Закрыл глаза. Воображение рисовало ему мрачные картины: сэр Майкл с ружьем поднимается по лестнице с твердым намерением пристрелить его.
«Что же теперь будет? — подумал он. — Что же теперь будет?»
14
Наступила ночь. Долгая зимняя ночь накрыла их всех: спящую Софию, Шторма, бережно державшего ее в объятиях, сэра Майкла, понуро сидевшего в кресле в гостиной. Накрыла Бернарда в его каменном гробе. Накрыла особняк, в котором за столом, склонившись над какой-то брошюрой, сидела Харпер Олбрайт.
Долгая зимняя ночь опустилась на Белхем-Грейндж и на Лондон.
Текли минуты, часы. Шторм наконец подложил под голову Софии подушку и встал. Он подошел к окну и вгляделся в ночную мглу. Дождь закончился, и над пустошью, над покосившимися надгробиями, над разрушенными стенами аббатства висели клочья тумана. Лицо Шторма неясным бликом отражалось в стекле.
Сэр Майкл тяжело поднялся и, склонив голову, прошествовал через гостиную, холл, миновал темный коридор, ведущий к кабинету. Плотно закрыл за собою дверь, подошел к столу. Опустился на высокий, обтянутый кожей стул с высокой спинкой и подлокотниками. Выдвинул ящик.
Долго, не мигая, он рассматривал шкатулку, в которой лежали гаванские сигары, серебряная зажигалка и заряженный револьвер тридцать восьмого калибра.
Бернард поежился и застонал. С губ его время от времени слетали обрывки каких-то фраз. Разум отказывался служить ему. В своих фантазиях он бродил среди зеленых полей, под голубыми небесами. Словно наблюдая за собой со стороны. И отрешенно думал: неужели это смерть? Неужели он умирает?
Тем временем Харпер Олбрайт все читала и читала. Камин в редакционной комнате не горел и было довольно холодно, но она не обращала на это внимания. Настольная лампа роняла яркие блики на белые страницы. У Харпер болели глаза. Но она упрямо продолжала читать. Не без чувства досады Харпер вспомнила, как десять или одиннадцать лет назад она расшифровала рунические письмена на глиняных черепках, обнаруженных в окрестностях Авесбери. Ее перевод — отвергнутый как оккультные бредни ведущими учеными — вдохновил целую секту, которая исповедовала черную магию. Сектанты с энтузиазмом стали обращать свои заклинания матери-богине, о которой якобы упоминалось в таинственных письменах. Работа над переводом была выматывающей и заняла никак не менее полугода. Позже Харпер вынуждена была признать, что это фальшивка.
Сейчас она изучала инструкцию к видеомагнитофону Бернарда. Это была брошюрка на четырех языках. После длительного раздумья Харпер выбрала немецкий, поскольку английский текст был совершенно неудобоваримым. Она долго перелистывала страницу за страницей и наконец, устало вздохнув и отложив брошюру, поднялась со стула.
Дрожащей рукой она взяла со стола видеокассету, добыть которую оказалось вовсе не так просто. Пришлось обойти три прокатных агентства. К вечеру у нее уже рябило в глазах, но кассета с записью «Призрака» все-таки отыскалась.
Харпер медленно, тяжело опираясь на трость, поднялась по лестнице. Открыла дверь, вошла в комнату Бернарда, зажгла свет.
Маленькая комнатка была такой, какой оставил ее Бернард — вокруг царил полный хаос. Узкая кровать не застелена. На запятнанном ковре валяются джинсы, рубашки, трусы. В самых неподходящих местах — грязные тарелки, стаканы с недопитым джином, бурым от плавающих в нем окурков, или до краев заполненные пеплом. Над кроватью — книжные полки, забитые книгами и журналами, из которых торчали рваные страницы. Тумбочка возле кровати тоже была завалена книгами и журналами. На смятой простыне — раскрытый том, «Истоки сознания при расстройствах двухкамерного мозга», а под ней журнал «Воздетая трость», с обложки которого взирает миловидная монахиня, нежно поглаживающая дисциплинарную линейку, такие применялись для наказания школьников. «Сестры немилосердия».
Харпер нахмурилась и покачала головой. «Сколько сможет продержаться Бернард?» — спрашивала она себя. Нет, она думала не об этом, не совсем об этом. Другой вопрос не давал ей покоя: смогла ли она дать Бернарду достаточно сил, которые позволят ему сопротивляться Яго. Яго наверняка попытается нащупать его слабые места. Научила ли она Бернарда не поддаваться панике? Существовало ли между ними настоящее взаимопонимание, или она только надеялась на это, втайне рассчитывая избавить себя от необходимости лишний раз излагать вслух очередные горькие истины?
Шаркающими шагами она прошла к стоявшему в изножье кровати видеоцентру. Иногда Харпер казалось, что католики правы: простить можно все, кроме уклонения от исповеди. В такие минуты боги являлись ей и внушали, что скрытность более других грехов достойна порицания. Более жестокости, более воровства и нечестности боги карают людей за те слова, которые остались невысказанными, — и хуже того, они карают тех, кого мы любим, тех, кому должны были сказать эти слова.
Харпер извлекла кассету из футляра и со страхом покосилась на стоявший на нижней полке загадочный черный ящик. Наклонилась, неуверенно нажала на кнопку. На экране телевизора появилась картинка. Это обнадеживало. Комментатор в синем костюме толковал о регби. Харпер ткнула кнопку выбора каналов. Первый, второй, третий, четвертый, пятый. Именно пятый канал рекомендовала инструкция. Однако на экране снова возникла фигура спортивного комментатора. Что это означало? В душе у нее возникло знакомое тревожное чувство, обычно предшествовавшее какому-нибудь фокусу, который выкидывала машина.
