Дороти Мэкардл - Тайна «Утеса»
— Привиделось в темноте? — впился в нее глазами Ингрем. — Какое лицо? Юное?
— Да, и видела я его в этот раз гораздо лучше.
— А страх и холод вы при этом ощутили?
— Нет, я тут же спокойно заснула.
— Очень любопытно.
Разговор был прерван появлением Лиззи с вафлями, но когда она убрала со стола посуду и ушла, мы засели за работу. Ингрем, так и излучавший энергию, взял на себя команду.
Не заглядывая в наши записки, он подробно, событие за событием, изложил историю семейства Мередитов, сравнивая разные свидетельства и расставляя все по местам. Макс слушал эту историю в первый раз и был изумлен.
— До чего же странная троица — художник, его жена и натурщица! — воскликнул он. — И Мери Мередит пустила к себе эту девицу снова — непостижимо!
Его глубоко возмутило, что Мередит мог так низко использовать свое искусство и так подло поступить с Кармел.
— Поделом этому мерзавцу, что утонул, — заявил Макс.
Ингрем, сосредоточенно сравнивавший обе картины, согласился:
— Безусловно! — и отложил альбом в сторону. — А теперь, если позволите, я хотел бы устроить вам перекрестный допрос.
Я сказал, что мы согласны. Ингрем оглядел всех и улыбнулся:
— И просил бы вас начисто отказаться от всякого политеса. Вы — представители враждующих сторон, никто из вас не знает истины, и я буду стараться подвергнуть сомнению все, что вы скажете.
— Хорошо.
Перед Ингремом лежали какие-то листки, и по ходу разговора он что-то в них вычеркивал или записывал.
Прежде всего он попросил каждого из нас подробно рассказать, что мы видели вчера на лестнице. Первым отвечал Макс. Он описал, как призрак постепенно обрел форму, как двигался, в какой позе остановился — все в точности соответствовало тому, что видел я; Макс тоже ощутил пронзительность взгляда этих голубых глаз, но, правда, черты лица показались ему расплывчатыми. Мы же с Памелой заявили, что различили их совершенно отчетливо и сразу узнали лицо — мы видели его на портрете, висящем в Уилмкоте.
— Ну а я, — сказал Ингрем, — хоть и остался под впечатлением, что лицо было красиво, величаво, дышало властностью и этим даже подавляло, утром уже не мог вспомнить, как оно выглядело, и вообще, мне оно показалось лишенным красок, словно мрамор. Даже цвета глаз я не заметил.
— Нет, глаза были голубые, — настаивала Памела.
Ингрем посмотрел на нее с лукавой улыбкой:
— Вот видите, в самом начале нашего эксперимента мы сталкиваемся с красноречивым примером самовнушения. Вы оба знакомы с портретом Мери Мередит, и вы одни сумели ясно разглядеть черты лица призрака и узнать в нем Мери. Мы же с мистером Хиллардом видели только нечто смутное. Поэтому будьте осторожны!
Макс покачал головой:
— Я не смог различить черты лица, но готов поклясться, что глаза были голубые. Того цвета, каким вспыхивает пламя, когда подбрасываешь в камин уголь.
— А вы не видели портрет? И не размышляли над внешностью Мери, над тем, какой она была? Ну тогда ваши показания можно считать свидетельством, — согласился Ингрем. — Как бы то ни было, давайте пока именовать этот призрак «ИКС».
— Значит, Кармел будет призрак «ИГРЕК»? — улыбнулась Памела.
Макс вмешался:
— Надо спрашивать по-другому: «А призрак „ИГРЕК“ — это Кармел?»
— Да, призрак, являющийся вам в вашей спальне, обозначим через «ИГРЕК», — согласился Ингрем. — Я так понял, что полностью лицо не материализовалось?
— С минуту я видела его совершенно ясно, — сказала Памела. — А потом оно расплылось, как будто у меня глаза затуманились. Я даже окликнула ее, позвала: «Кармел!» И лицо снова начало проявляться, но тут же снова расплылось.
— Вы внимательно разглядывали картину «Рассвет»?
— Да, очень.
— И она произвела на вас сильное впечатление?
— Чрезвычайное.
— Ну вот видите. — Ингрем улыбнулся, приглашая нас поддержать его. — Можем ли мы называть этот призрак иначе, чем «ИГРЕК»? Ведь не исключено, что это лицо — плод ваших раздумий.
— Очень может быть, — ответила Памела с несвойственной ей покорностью. — Однако, — настойчиво повторила она, — я уверена, что плачет «ИГРЕК».
— Что вы можете привести в качестве доказательства?
Вмешался я:
— Мы слышали плач в детской, в то время как Мери находилась на лестнице.
— Это ничего не доказывает, кроме того, что плачет не «ИКС».
— Может быть, плачет «ЛОЛА»? — предположил Макс.
— Плакать может любой, кто когда-то умер в этом доме, — продолжал Ингрем, явно наслаждаясь своей ролью, он одновременно был и судьей, и присяжными, и прокурором. — Я даже допускаю, что плачет вовсе не привидение. Может быть, в доме продолжают жить отзвуки страстей, кипевших в этих стенах, а может быть, какой-то дух все повторяет и повторяет последний акт своей трагедии или некое активное сознание настойчиво стремится к какой-то цели. Не исключено также, что действуют все эти факторы, вместе взятые.
— Туманно, — заметил Макс.
— Очень. Ничего не стоит сбиться с толку. Поэтому видите, как осторожно надо принимать решения. А теперь давайте подумаем, достаточно ли у нас причин считать, что наблюдаемые нами явления вообще связаны с семейством Мередит?
Нет, это было уж слишком, скептицизм Ингрема не имел предела.
— Господи Боже! — воскликнул я. — Более чем достаточно!
— А лицо Мери, лицо Кармел? — поддержала меня Памела.
— Не забывайте, вы видели портреты, в вас слишком сильно говорит элемент самовнушения.
— А сеанс? — напомнил я.
Ингрем испытующе поглядел на Памелу:
— Вы не обидитесь, если пока я не буду принимать в расчет сеанс?
— Родди! — скорбно улыбнулась Памела. — Нас тобой лишают доверия. Мы оба жулики!
— Нет, нет, — заторопился Ингрем. — Может быть, в конце концов мы согласимся с результатами сеанса. Но сначала мне хотелось бы убедиться, что мы опираемся на точные факты.
— Понимаю, — быстро согласилась с ним Памела. — Но, — не сдавалась она, — есть же доказательства, должны быть.
— Взять хотя бы то упадочное настроение, которое находит на всех в мастерской, — сказал Макс. — Вероятно, это — отзвуки горя, которое пережила Кармел из-за жестокости Мередита.
Ингрем кивнул:
— Да, это, я думаю, можно принять как доказательство — отчаяние Кармел, живущее в мастерской, перекликается с тем, что пережила Джудит — миссис Хиллард.
К счастью, он тактично удержался от ссылки на мой печальный опыт там же, хоть я и написал без утайки в дневнике о своих душевных муках в ту ночь.
— А свет в детской? — спросила Памела.
