Максим Перфильев - Нечто в лодке по ту сторону озера...
— Слушай, Костя, у меня к тебе дело есть — очень важное. Одна просьба. Поможешь?
Я практически лежал на диване, развалившись, и упершись коленками в стол, держа перед собой на животе карты, и немного отстраненно размышлял о том, как бы мне выиграть хоть одну партию.
Когда ко мне обратился Виталий, я неохотно оторвал взгляд от своих двух королей, бубнового туза и двух шестерок, одним глазом искоса посмотрев в сторону этого менеджера, от которого я почему-то не ждал ничего хорошего.
Не дожидаясь моей более притязательной реакции, Виталий произнес:
— Помолись, пожалуйста, за наш унитаз, а то он чо-то как-то засорился. Может, Бог ответит тебе.
Ой, какая охрененная шутка. Пару человек в комнате даже улыбнулись.
— Может, Бог пошлет ангела с вантузом. Вот если я увижу ангела с вантузом, ковыряющемся в нашем толчке — вот тогда я, возможно, поверю в Бога.
Я перевел свой взгляд обратно на свои карты, которые были у меня перед носом и, улыбнувшись, глубоко вздохнул.
— Смешно, да, смешно, — произнес я и выкинул свои две шестерки на стол Ольге, которая и так уже не знала, как отбиваться.
— А чо ты на меня-то злишься? — произнесла она, улыбаясь.
— А я сразу, что б двух зайцев одним выстрелом.
— Вот, Виталий, блин, из-за тебя все, — проговорила Ольга, загребая себе кучу карт, потому что, видимо, моя пиковая шестерка не оставила ей другого выбора.
— О, приколитесь какой кроссворд, — вошел в комнату Стас с развернутым листом газеты, причем с большим развернутым листом газеты — формата А1. На всем этом огромном листе располагался такой же огромный кроссворд.
Все посмотрели на это невероятных размеров совершеннейшее орудие в способе убивания большого количества времени.
— Триста пятнадцать вопросов! — с изумленным и одновременно восторженным лицом произнес Стас, уткнувшись взглядом в этот газетный лист.
— На весь день хватит, — заметил Виталий.
— Не, такие кроссворды, ребята, надо разгадывать в большой компании всем вместе, — заверила всех Марина.
— Н-да уж, наверное.
Стас сложил развернутую газету три раза и кинул ее на диван чуть справа от меня.
Мы продолжили играть в карты.
Виталлий никак не мог угомониться и начинал меня уже понемногу раздражать. В очередной раз он огорчил меня тем, что снова отпустил какую-то не слишком умную шутку по поводу моей религии.
Я исподлобья, не поднимая головы и не меняя положения тела, посмотрел на Виталия. Честно говоря, меня порядком задолбали его шутки, как и он сам, впрочем. Я решил, что его хоть немного, но нужно осадить.
— Виталий, — спокойно произнес я, — Хочешь, я возьму вот эту с большим кроссвордом газету…
Я взглядом обратил внимание на газету.
— …Которую нашел Стас и положил рядом со мной на диване — и засуну тебе ее в жопу? Думаешь, не влезет? А вот мы как раз и посмотрим.
Виталий оскалился.
— Ты — мне? — ответил он, — Ну, давай, попробуй.
— Именно это я и собираюсь сделать.
— Ребята, ну перестаньте ссориться. Чо вы как маленькие, — проговорила Марина, — Виталий! Перестань.
— А чо ты такой злобный-то? Аж агрессивный такой весь, — с улыбкой произнесла Ольга, обращаясь ко мне.
— Это я-то злобный? Это я агрессивный? — все так же спокойно, развалившись на диване, без каких-либо движений, ответил я, — Да вы в своей жизни еще агрессивных христиан не видели. Вы даже не представляете, на что иногда агрессивные христиане способны. Да я — это еще белый и пушистый, как одуванчик, и мягкий как поролоновый тампон.
— Тебя же Иисус Христос любви учил, — все так же улыбаясь сказала Ольга, затянувшись.
— Да, — согласился я, — А, что вы думаете, во мне любви нет что ли? Что вы думаете, я вас не люблю? Да, я вас всех здесь люблю. Я вас всех люблю — каждого. Я за всех за вас готов жизнь отдать.
— Конечно.
— Чо, не верите что ли? — я приподнялся и сел, — Да, я вас всех люблю. И если нужно будет, я на полном серьезе за каждого из вас отдам жизнь. Даже за этого упыря Виталия. Просто не надо путать понятия. Если человек любит, это не значит, что он все с рук будет спускать, если человек любит, это не значит, что он будет позволять унижать себя, оскорблять, издеваться над собой и так далее. И желание восстановления справедливости не противоречит любви. И справедливое наказание никак не противоречит любви. И чо вы, неверующие, постоянно любите пихать эту заповедь "ударившему по левой щеке подставь правую"? Да, Иисус сказал: "Ударившему тебя по левой щеке подставь правую", но… а-а-а… в другом месте он сказал своим ученикам, когда говорил, что им нужно будет куда-то пойти: "Продайте одежду и купите меч". И ученики, когда ходили с Иисусом, постоянно таскали с собой мечи. И чо? То есть Бог оставляет человеку право на самозащиту. И, да, Иисус учил любви и прощению. А в другом месте в Библии написано, что если нечестивый не познает наказания, то он не научится смирению. И это никак не противоречит любви. Вы Библию-то толком не знаете. Вы даже не знаете, чему моя вера учит, а пытаетесь кидаться тут какими-то фразами… умными. Вы даже не понимаете, о чем говорите. Справедливость, наказание, суд, самозащита, и даже чувство собственного достоинства — все это никак не противоречит любви и не перечеркивает ее. Я скажу вам, что любви противоречит — равнодушие. Безразличие. Эгоизм. Не желание понимать других. Вот это да. Вот это противоречит любви. А справедливое наказание нет.
Я оглядел всех присутствующих в комнате, затем взял с дивана газету, встал и медленно направился к кухне. Проходя мимо Виталия, я злобно хихикнул, так, как будто действительно собирался сделать то, о чем говорил, но быстро сменил оскал на тяжелый, но спокойный, взгляд и, завернув за стену, бросил газету на белый стол, сидя за которым под аккомпанемент трещащего холодильника я намеревался разгадать этот невероятных размеров кроссворд.
Я, почти одиноко, никого не трогая, сидел на кухне за белым столом и, за неимением других занятий, тупо разгадывал огромный кроссворд, который нашел Стас в той самой никому не нужной куче журналов и газет. За стеной, в гостиной, все еще продолжая играть в карты, сидел весь остальной тусняк и что-то горячо обсуждал. Я немного абстрагировался от социума, но, не теряя при этом чувства реальности, продолжал анализировать окружающую меня действительность краями своих глаз, ушей, ноздрей и других органов чувств.
