Эрик Хелм - Уцелевший
Увлеченный боем, Родриго почти напрочь забыл обо всем, кроме трясучих противников, и приготовился помочь ловчему Томасу, который лишь бессмысленно отмахивался мечом, пятясь и незаметно для себя самого подвигаясь прямо к четырем заступавшим тропу скелетам. Старик отлично помнил старинные поверья, знал, чем угрожает укус умертвия[41] и панически боялся близкой стычки, стараясь держать чудовищ на расстоянии. Скелеты, впрочем, оставляли мечущееся острие безо всякого внимания и продолжали теснить ловчего на скалившую зубы покойницкую заставу.
Собственно говоря, только испуг Томаса и спас Родриго от неминуемой гибели. Ловчий оказался между испанцем и устьем дорожки. Налакавшуюся горячей крови, обретшую немыслимое для упыря проворство собачью падаль вытолкнули на прогалину, метя в испанца, однако полуразложившийся волкодав был, как и предыдущий вурдалак, малопослушной куклой.
Болотный пес напал на ближайшего.
Дикий вопль Томаса длился три-четыре мгновения. Родриго разом понял происходящее и сломя голову кинулся назад, к арбалету. Раздробил трясучий костяк, пытавшийся заступить дорогу. Схватил заряженный самострел, приложился — и застыл, ошеломленный.
* * *
— Простите за нескромный вопрос, — любезно осведомился Моката, — но вы, часом, не после болезни поднялись? Вид у вас очень бледный и весьма, весьма усталый.
— Нет, — медленно ответила Мари-Лу, — я ничем не болела.
Веки смыкались независимо от ее собственной воли, которой уже почти не оставалось. Мари-Лу чувствовала неодолимое желание закрыть глаза полностью, расслабиться, чуть-чуть — лишь на несколько минут — задремать...
Моката следил за молодой женщиной с легкой, почти неуловимой улыбкой. Он умело сломил Мари-Лу и сознавал это. Еще немного — и нахальная дурочка, знающая больше положенного по справедливости, просто уснет сидя в кресле напротив. Тогда будет уже отнюдь не сложно перенести ее в соседнюю комнату, позвонить дворецкому, передать Ричарду, что жене стало дурно. Итон примчится вниз — а кто, любопытно знать, не примчался бы? — и дальнейшее окажется уже гораздо проще. Быстрый удар по голове, короткий разговор с Малэном, еще удар... А потом Саймон, безвольный и всецело послушный, последует за Мокатой куда угодно.
Веки Мари-Лу дрогнули и окончательно опустились. Женщина попыталась мотнуть головой, не сумела и бессильно откинулась на спинку кресла.
— Простите, пожалуйста, — выдавила она сонным голосом. — Я так устала и вымоталась... О чем бишь мы вели речь?..
Зрачки Мокаты, подумала Мари-Лу, стали огромными, заполнили всю комнату, притягивали к себе, словно два бездонных колодца.
— Мы не станем больше беседовать, — ласково произнес гость. — Сейчас вы уснете, пробудитесь отдохнувшая и посвежевшая, а седьмого мая, в четыре часа пополудни явитесь ко мне. Дом Саймона Аарона, Сент-Джонс Вуд...
Дверь гостиной с грохотом распахнулась, и раскрасневшаяся, запыхавшаяся Флер влетела внутрь.
— Что случилось, крошка?
Мари-Лу разом вышла из накатывавшего ступора, и Моката раздосадованно прищелкнул пухлыми пальцами.
Внезапное появление девочки полностью и невозвратимо расстроило токи, струившиеся от него к молодой хозяйке дома.
— Мамочка, мамочка, — затараторила Флер, — папа тебя велит позвать! Дяде Саймону совсем расхотелось баиньки, мы в саду, играем в лошадок, а дядя Саймон говорит, я не лошадка, я дракон, а ты — рыцарь, а папа сказал, позови маму, пускай усмиряет дракона!
— Ваша дочурка? — медовым голосом осведомился Моката. — Какое замечательное дитя!
Но с Мари-Лу точно рукою сняло прежнюю сонливость.
И на смену ленивому благодушию пришло ощущение грозной опасности.
— Не смейте к ней прикасаться!!!
Моката вздрогнул от неожиданности.
Мари-Лу молнией метнулась к ребенку, подхватила на руки, отпрянула.
— Сукин сын! — завизжала бывшая княжна Челышева, наслушавшаяся в годы революции неупотребимых в высшем свете выражений. — Подлюга злопаскудный!
Даже невозмутимый Моката слегка опешил.
— Но, сударыня...
— Гипнозом пробавляемся? Внушать умеем? Ах ты!..
Дальнейшая речь Мари-Лу потребовала бы строчку-другую сплошных отточий. Дабы потрясенный читатель не подумал, что прелестная героиня безо всякого стеснения извергала подобные речевые фигуры в присутствии крошечной дочери, упомянем следующее. Малютка Флер изъяснялась лишь по-английски, а Мари-Лу без запинки переводила многоярусную, витиеватую русскую брань на родной язык Мокаты-Дамьена, французский. Вынужденно близкое общение с простонародьем весьма расширило словарь княжны, позволяя в критические минуты жизни ошарашивать любого наглеца самым неожиданным для последнего образом.
Ибо хорошенькая, миниатюрная жена Ричарда Итона казалась воплощением наивной благовоспитанности.
— ...заломившаяся звездо-гля-везде колдобина! — завершила Мари-Лу, решительно хватая колокольчик.
Потрясенный Моката даже не шевельнулся.
Влетел Малэн, явно посмевший ослушаться хозяйского распоряжения, ибо вместо предписанного шандала в руке дворецкого была зажата четырехфунтовая кочерга.
— Пока не бейте, — поспешно сказала Мари-Лу. — Возьмите у меня Флер.
Она отобрала у дворецкого кочергу, передала ребенка с рук на руки, подтянулась и выпрямилась:
— Немедленно зовите мистера Итона, Малэн!
Дворецкий со всех ног ринулся в сад.
Уже овладевший собою посетитель уставился на Мари-Лу тяжеленным, стальным взглядом.
— Но вы, несомненно, понимаете, что без Саймона я отсюда не уйду?
— В лучшем виде уйдете, — заверила миссис Итон, рассеянно поигрывая кочергой.
Одну секунду Моката колебался, но вспомнил неожиданное проворство языка, обнаруженное маленькой женщиной, и почел за благо не испытывать возможную силу и быстроту ее руки.
— Хотя бы дозвольте нам увидеться!
— Господин Моката, вам дозволят покинуть Кардиналз-Фолли в целости и сохранности. Но если дождетесь моего мужа, я не смогу поручиться даже за это...
Мари-Лу охнула.
Покуда она полубессознательно разговаривала с Мокатой, Малэн внес и поставил на столик чашку дымящегося чая. Подать печенье дворецкий не успел, ибо зазвенел колокольчик.
Моката с ухмылкой потянулся к чашке. Метнул на женщину победоносный взгляд.
Торжествовать ему, впрочем, следовало бы, только сделав первый глоток.
Не колеблясь, миссис Итон взмахнула кочергой.
Сатанист непроизвольно шарахнулся в сторону, однако полудюймовый железный прут обрушился отнюдь не на его лысое темя, а на злосчастную, ни в чем не повинную чашку. Осколки и брызги разлетелись по сторонам. Лужица темной жидкости потекла, и первые капли забарабанили по ворсу небольшого коврика.
