Стивен Кинг - Безнадега
— По первому разу он кого-то мог и упустить, — вставила Мэри. — Вы сами рассказывали, что он задавил какого-то парня, когда привез вас в город.
Маринвилл хмуро глянул на нее:
— Вроде бы вам хотелось облегчиться.
— У меня крепкий мочевой пузырь. Он ведь задавил того парня? Вы же сами говорили об этом.
— Да, задавил. Он называл его Рэнкортом. Билли Рэнкортом.
— Господи. — Биллингсли закрыл глаза.
— Вы его знали? — спросил Ральф.
— Мистер, в таком маленьком городке все всех знают. Билли работал в булочной, а в свободное время подрабатывал парикмахером.
— Все так, Энтрегьян убил Рэнкорта прямо на улице. Раздавил, как собаку. — Маринвилл помолчал. — Я начинаю сживаться с мыслью, что Энтрегьян мог убить гораздо больше людей. Я знаю, что он на это способен.
— Знаете? — мягко переспросил Дэвид, и все повернулись к нему. Мальчик отвел глаза, решив вновь полюбоваться рыбой.
— Но одному не так-то просто убить двести человек… — Маринвилл запнулся, словно потерял мысль. — Даже если он сделал это ночью… Я хочу сказать…
— Может, ему помогали, — заметила Мэри. — Стервятники, койоты.
Маринвилл пытался найти какие-нибудь возражения, это читалось по его лицу, но потом сдался. Вздохнул и потер виски, словно отгоняя головную боль.
— Может, и помогли. Самая отвратительная в мире птица чуть не сняла с меня скальп, когда ей приказали это сделать, так что такое вполне возможно. Но все-таки…
— Похоже на историю Ангела Смерти из Исхода[51], — вновь заговорил Дэвид. — Сынам Израилевым наказали помазать перекладину и оба косяка двери кровью, чтобы показать, что за ней живут хорошие люди. Только здесь Ангел Смерти — Энтрегьян. Так почему же он прошел мимо нас? Он мог убить нас с той же легкостью, с какой убил Пирожка или вашего мужа, Мэри. — Дэвид повернулся к старику. — Почему он не убил вас, мистер Биллингсли? Если он убил всех жителей города, почему он не убил вас?
Биллингсли пожал плечами:
— Понятия не имею. Я лежал дома пьяный. Колли приехал на новой патрульной машине, той самой, что я помогал выбирать, и забрал меня. Засунул на заднее сиденье и отвез в каталажку. Я спрашивал, за что, что я такого натворил, но он мне не ответил. Я просил его отпустить меня, плакал. Тогда я еще не знал, что Колли обезумел, откуда я мог это знать? За рулем он сидел тихо, ничем не выказывая своего безумия. Это потом у меня начали возникать такие мысли, но поначалу я думал, что по пьянке действительно что-то натворил, а теперь ничего не помню. Может, сшиб кого, когда ехал на машине. Я… однажды такое со мной уже случалось.
— Когда он приехал за вами? — спросила Мэри.
Биллингсли помолчал, собираясь с мыслями.
— Позавчера. Прямо перед заходом солнца. У меня болело сердце, я лежал в кровати и думал о том, как же справиться с похмельем. Хотел уже принять пару таблеток аспирина. Тут появился Колли и вытряхнул меня из постели. Я был лишь в одних трусах. Он позволил мне одеться. Даже помог. Но выпить ничего не дал, хотя видел, что меня всего трясло, и не сказал, почему забирает меня. — Старик вновь потер мешки под глазами. Мэри передернуло. Почему-то это движение ее нервировало. — Потом, уже посадив меня в камеру, он принес мне горячий обед. Сидел за столом, пока я ел, и что-то говорил. Вот тогда я и начал догадываться, что он обезумел, так как Колли нес какую-то чушь.
— Насчет дыр вместо глаз, — предположила Мэри.
Биллингсли кивнул:
— Что-то вроде этого. «Моя голова полна черных дроздов», это я запомнил. А остальное — нет. Да и как это запомнишь? Отрывочные мысли сумасшедшего.
— Вы ничем не отличаетесь от нас, кроме того, что вы местный, — повернулся к старику Дэвид. — И вы, так же, как и мы, не знаете, почему Энтрегьян оставил вас в живых.
— Совершенно верно.
— А что произошло с вами, мистер Маринвилл?
Маринвилл рассказал, как коп возник около его мотоцикла, когда он отошел на несколько шагов от шоссе, чтобы, извините, справить малую нужду, и поначалу вел себя вполне прилично.
— Мы поговорили о моих книгах. Я решил, что он один из почитателей моего таланта. Даже хотел дать ему гребаный автограф. Извини, Дэвид.
— Нет проблем. А пока вы разговаривали, мимо проезжали машины? Готов спорить, что проезжали.
— Вроде бы да, кажется, проехало несколько огромных грузовиков. Я как-то не обращал внимания.
— Но он ни один из них не остановил.
— Нет.
— Только вас.
Маринвилл задумчиво смотрел на мальчика.
— Он вас выбрал, — гнул свое Дэвид.
— Ну… возможно. Наверняка сказать не могу. Все шло нормально, пока он не нашел «травку».
— Что-что? — переспросила Мэри.
Маринвилл повернулся к ней.
— Эта ваша «травка»…
— Не моя. Откуда у вас такие мысли? Как вы могли подумать, что я поеду на «харлее» через всю страну с полфунтом «травки» в багажной сумке? Возможно, у меня не все в порядке с головой, но не до такой же степени!
Мэри захохотала… От смеха потребность опорожнить мочевой пузырь только усилилась, но Мэри ничего не могла с собой поделать.
— На мешке была наклейка с улыбающейся рожицей? — Она все смеялась и смеялась. В сущности, ответ она уже знала, но хотела, чтобы Маринвилл подтвердил ее догадку. — С мистером Лыбой-Улыбой?
— Откуда вам это известно? — в изумлении спросил Маринвилл. В лучах фонарей выглядел он вылитым Арло Гатри[52], отчего смех все сильнее разбирал Мэри. Она поняла, что еще немного, и она нальет в штаны.
— П-п-потому что мешок этот из нашего б-б-багажника. — Она уже держалась за живот. — И п-п-принадлежал он се-се-сестре моего мужа. Она законченная наркоманка. Энтрегьян, может, и сумасшедший, но он по крайней мере знает, как п-п-подбрасывать… Извините меня, я уже больше не могу терпеть.
И она выскочила в коридор. А когда открыла дверь в мужской туалет, то от неожиданности вновь расхохоталась. Посреди, словно бутафорский трон, стоял стул с дыркой в сиденье и подвешенным снизу брезентовым мешком. Стену украшал еще один рисунок, тоже выполненный маркерами. Лошадь, несущаяся в галопе. Чувствовалось, что и лошадь, и рыба нарисованы одной рукой. Оранжевый пар вырывался из ноздрей, грозно сверкали розовые глаза. Неслась лошадь по прериям, с востока, где вставало солнце, на запад, к раковинам. Кафельные плитки с этой стены не отвалились, но вспучились и потрескались, придавая рисунку объемность.
Снаружи выл и выл ветер. Расстегивая «молнию», стаскивая джинсы и усаживаясь на холодное сиденье, Мэри внезапно вспомнила, как Питер, когда смеялся, подносил руку ко рту, большой палец упирался в один уголок губ, указательный — в другой, словно смех каким-то образом делал его легкоуязвимым, ранимым. И тут же, безо всякого перехода, Мэри заплакала. Как же это глупо — стать вдовой в тридцать пять лет, беженкой в городе мертвых, сидеть в мужском туалете заброшенного кинотеатра, писать и плакать одновременно, злиться и стонать, смотреть на нарисованную на стене лошадь, бояться… и в то же время страстно желать выжить любой ценой… словно Питер уже ничего для нее и не значил, став далеким прошлым.
