Наследие - Уэбб Кэтрин

– Видимо, в важных особенно, – улыбаюсь я.

– Матушка моя служила в вашей семье, вы знаете? – сообщает мне Джордж с нескрываемой гордостью в голосе.

– Да, знаю. Я поэтому к вам и пришла. Мне о вас рассказали Динсдейлы…

– Мо Динсдейл?

– Да, она.

– Милая леди. И смышленая, знаете ли. Обычно это мужская работа – чинить автомобили. У меня у самого был гараж, знаете ли, у дороги на Девайзес. Но когда их большой фургон нуждался в ремонте, Мо всегда сама присутствовала и смотрела за мной зорко, как ястреб! Это было лишнее, я и не собирался никогда водить ее за нос, ни к чему мне это, милая леди, – хихикает Джордж.

– Мне стало интересно, рассказывала ли вам ваша матушка о времени, которое она провела в усадьбе? – спрашиваю я, отпивая кофе и обжигая горло.

– Говорила ли она об этом? Да она никогда не переставала говорить об этом, красавица моя, с тех самых пор, как я еще мальчонкой был.

– Да что вы? А долго она там работала, не знаете? Вам известно, когда она туда пришла? – В нетерпении я наклоняюсь к Джорджу. Под столом Джим приваливается к моей ноге, тяжелая теплая тушка.

Джордж ухмыляется:

– Из-за того, сколько времени она там прослужила, и был весь сыр-бор! Ее ведь уволили, знаете ли. Спустя всего каких-то восемь или девять месяцев после того, как она приступила к работе. Такой вот позорный факт, в нашей семье его немного стыдились.

– О… – Я не могу скрыть разочарования, едва ли она могла много узнать за такое короткое время. – А за что уволили, вы не знаете? Что случилось?

– Леди Кэлкотт обвинила ее в воровстве. Мать отрицала это до конца своих дней, но ничего не попишешь. Тогда благородным не требовалось доказательств. Пришлось ей собирать вещички, и никаких рекомендаций не дали, ничего. Повезло еще, что здешний мясник – мой папаша – был в нее влюблен с того момента, как в первый раз ее увидел. Вскоре они поженились, так что не пришлось ей долго жить в нужде.

– Которая леди Кэлкотт это была? Вы знаете год, когда ваша матушка работала в доме?

– Леди Кэролайн, вот она и была. Конец девятьсот четвертого и начало девятьсот пятого года, помню, мать не раз мне это говорила. – Джордж задумчиво потирает подбородок, погрузившись в воспоминания. – Наверняка так, – заключает он. – Она же вышла за моего старика осенью девятьсот пятого.

– Кэролайн была моей прабабушкой. Хотите, я покажу вам ее фотографию? – улыбаюсь я. – Снимок при мне, в сумке. Нью-йоркский портрет.

Джордж в радостном удивлении расширяет глаза:

– Ох ты, ох ты, поглядите-ка! Совершенно такая, какой я ее помню! Приятно, что серые клеточки пока еще работают, не все забыл окончательно!

– Вы знали ее? – Я поражена.

– Не знал — конечно, это громко сказано, такие, как она, не заходили на чашку чая к таким, как мы. Но мне случалось видеть ее время от времени. Она пару раз открывала церковный праздник, знаете, потом было большое веселье по поводу коронации – в пятьдесят втором. Тогда всем открыли доступ в сад при большом доме, флаги развесили и все прочее. Это, кажется, единственный раз, когда они что-то сделали для народа. Весь поселок собрался тогда поглазеть, ведь Кэлкотты, вы уж простите меня, мисс, всегда были прижимисты – не очень-то раскошеливались на угощение даже для благородных. Никого из нас больше туда не приглашали ни по какому случаю.

– Меня зовут Эрика, называйте меня так, пожалуйста, – говорю я. – А что еще ваша матушка рассказывала о своей службе у Кэролайн? Ну, например, почему ее вдруг обвинили в краже, если она утверждала, что не делала этого?

Джордж смотрит на меня немного сконфуженно:

– Там была какая-то странная история. Мать у меня всегда была очень прямой, честной, врать совсем не умела. Но почти никто не верил в то, что она рассказывала, так что мало-помалу она и перестала об этом говорить. Однако ж я помню, хоть и был тогда совсем маленьким, что она вроде бы увидела что-то, чего ей видеть не полагалось. Нашла вроде что-то, что не должно было…

– Что это было? – У меня перехватывает дыхание.

– Я расскажу, коли перебивать не будете, – выговаривает мне Джордж с улыбкой. – Она говорила, что будто из дому тогда пропал ребенок. Она и не знала, чей он был, этот ребенок, просто появился однажды неизвестно откуда. Вот как раз в это люди и отказывались верить. Детки не появляются просто так, верно? Должна же была какая-то девушка выносить его и родить. Но мамаша клялась, был-де ребенок в доме, а потом снова пропал, так же быстро, как появился. А примерно в то же время какого-то младенца нашли в лесу, и лудильщики – как раз из семьи Мо – носили его по деревне и спрашивали, чей он. Никто его не признал, так они и оставили мальчишку себе и вырастили. Но моя мать не могла держать язык за зубами – она рассказывала каждому, кто только соглашался послушать, что это ребенок из большого дома, что она его там видела, а потом леди Кэлкотт взяла его и унесла. Ну, понятное дело, леди К. потребовала, чтобы она убиралась. Обвинила ее в краже какой-то побрякушки, да и дело с концом. Вылетела мать оттуда так быстро, что не успела пальтишко набросить. Что хотите, то и думайте. Кое-кто в деревне поговаривал, что мамаша просто выдумала всю историю с ребенком, чтобы оправдать свой грешок, понимаете? Навести тень на Кэлкоттов, которые ее выгнали взашей. Ну, не знаю, может, они и правы, конечно. Она была совсем молоденькой, когда туда нанялась, мать-то моя. Лет пятнадцать ей было, не больше. Может, слишком молода для такой важной работы… Только не могу я поверить, чтобы она просто выдумала что-то подобное. И что украла, тоже не верю. Она всю жизнь была честной, до самого конца, старушка моя.

Джордж замолкает, и я понимаю, что слушала его не дыша. Сердце бухает так, что даже больно, отдает даже в пальцы, так что они слегка дрожат. Я постукиваю ногтем по размытому изображению младенца на фотографии из Нью-Йорка:

– Вот тот ребенок. Это и есть мальчик, появившийся в усадьбе. Тот ребенок, которого Кэролайн унесла потом в лес и оставила. Ваша матушка не лгала, – задыхаясь, говорю я ему.

Джордж смотрит на меня изумленно, а я чувствую облегчение – все сошлось, задача решена, хотя дело и очень давнее, скрытое в глубине прошедших лет.

Я рассказываю ему все, что знаю, то, что собрала по крупицам: о письмах, этом снимке, зубном кольце, отсутствующей в комплекте наволочке с желтыми болотными флагами. И о вековой неприязни к Динсдейлам. Я говорю и говорю, пока во рту не пересыхает так, что приходится хлебнуть остывшего кофе. Закончив рассказ, я чувствую, что дико устала, но счастлива. Как будто я нашла что-то очень ценное, что считала безвозвратно утерянным. Как будто удалось заполнить громадную зияющую дыру в моем прошлом – нашем прошлом. Моем, Бет, Динни. Он – мой троюродный брат. Нет двух враждующих фамилий, есть одна семья. После долгого молчания Джордж заговаривает:

– Я прямо оторопел. Доказательство… через столько-то лет! Моя мать, если только слышит вас оттуда, где уж там она находится, поверьте, красавица, она пустилась сейчас в пляс от радости! А вы прямо-таки уверены, что это все правда?

– Да, совершенно уверена. Может, для суда это не было бы достаточным доказательством, но я уверена на все сто процентов. Ребенок прибыл с Кэролайн из Америки, и каким-то образом ей удавалось его скрывать даже после того, как она вышла за лорда Кэлкотта. Но потом он каким-то образом оказался здесь, в поместье, и она вынуждена была от него избавиться. Эта часть истории самая загадочная и темная – где находился мальчик раньше и, раз уж она была замужем до того и имела ребенка, к чему его скрывать? Но здесь слишком уж много совпадений. Мальчик, который исчез, и тот, другой, которого нашли, без сомнения, один и тот же ребенок.

– Как жалко, что нас сейчас не слышат все те люди, что называли мою матушку лгуньей.

– А как звали вашу матушку? – спрашиваю я ни с того ни с сего.

– Кассандра. Эванс была ее девичья фамилия. Погодите, я покажу вам ее фотографию.