Иван Панкеев - Копья летящего тень
Как ни странно, но именно в Восточном Крыму Лилиан ощущала присутствие Европы. Да, здесь она была в самом сердце Европы! Эта земля, похожая на скорбную странницу, бредущую в никуда, заставляла думать о прошлом — и эта земля обещала будущее. Здесь жила душа неизвестного. Что мы знаем о киммерийцах и о сегодняшнем дне? Мы отправились на поиски самих себя, на поиски человечности. И никто еще так дорого не платил за свою историю, как мы, европейцы. Осознавая свои несчастья и свою красоту, свою коммуникабельность и свое одиночество, мы идем к новому ренессансу. Мы бредем среди руин, среди разбитых солнц и искалеченных созвездий, и, как всегда, берем на себя всю тяжесть мира; бредем по старым и новым пепелищам, чтобы отыскать среди золы голубые пролески. Наша музыка, льющаяся из высоких черных башен, преисполнена мольбы; мы, как и века назад, поклоняемся красоте, и мы никогда не исчерпаем до дна нашу тоску о несбывшемся. Наш тяжкий крест — быть всегда молодыми. На наших руинах — новая жизнь. Европа! Когда мы, много раз сбившись с пути, петляя и ходя по кругу, придем наконец к самим себе, найдем инвариант человечности, обретем свою душу — мы вновь потеряем все это, чтобы снова найти…
…Она шла босиком по воде. На ее коже выступила морская соль, волосы пахли водорослями. Лилиан шла и улыбалась: здесь, среди синих холмов, она становилась собой. «Не пылит дорога…» — назвал Максимилиан Волошин одну из своих акварелей, и Лилиан шла теперь по этой дороге, стараясь определить то место, где находился художник, рисуя пейзаж, стараясь ощутить «акварельность» поэтического мышления Волошина, изысканную строгость, приглушающую яркие краски, сосредоточенность на какой-то своей, внутренней тишине, позволяющей различать тончайшие интонации собственного голоса… Светлая глинистая дорога на фоне холмов, никакой растительности, безлюдье…
По этой глинистой дороге Лилиан обычно ходила в Тихую бухту. Она любила сидеть там на ребре рассохшейся лодки и смотреть на морской горизонт. Ей нравился черный утес, выступающий из моря двумя заостренными пиками: вокруг него всегда пенились волны. Ей хотелось увидеть корабли, но море почти всегда бывало пустынным. Один раз мимо проплыл рыбачий шлюп с ярко-оранжевыми парусами: он напоминал крупный, экзотический цветок над синей водой. Рыбаки подошли совсем близко к берегу, свернули парус, бросили якорь, попрыгали один за другим в воду, снова развернули парус и ушли в море…
Бредя вдоль берега по горячему песку, усеянному почерневшими водорослями, Лилиан время от времени заходила в воду, окуналась — и так можно было идти далеко, до поселка Орджоникидзе, и дальше, до самой Феодосии, пробираясь над водой среди скал и осторожно ступая по морскому дну возле отвесной гранитной стены, о которую с шумом разбивались волны — вот-вот тебя подхватит волной и швырнет к скалам, и скользкие подводные камни не помогут тогда удержаться на ногах… Лилиан повернула обратно, к холму, на вершине которого покоился Максимилиан Волошин. Она пошла к могиле поэта не так, как ходили все. Колючие заросли, «живые» камни, свирепые порывы ветра. Лилиан низко пригибалась к земле, ползла вверх на четвереньках, царапая колени и руки. Она знала, что стоит ей выпрямиться и стать в полный рост, как ее тут же скрутит, развернет назад и понесет стремительно вниз вместе с камнями… Тень облака накрыла холм, порыв ветра обдал Лилиан дождем и пылью. Но спускаться было бы еще труднее. И она шла и шла наверх. И когда она подходила к вершине холма, ее ноги дрожали от напряжения, дыхание было хриплым. Отдышавшись, Лилиан посмотрела по сторонам: небольшая площадка, отшлифованная гранитная плита, дикая олива. Отсюда был виден весь Коктебель.
Не обращая внимания на страшные порывы ветра вперемежку с дождем, Лилиан продолжала неподвижно стоять на вершине волошинского холма. Она смотрела в сторону Кара-Дага, почти целиком закрытого черными грозовыми тучами. Там, среди неприступных плато, диких зарослей и векового одиночества обрывающихся к морю скал, что-то происходило. Какие-то странные контуры вырисовывались в просветах между клубящимися тучами. Причудливой формы скалы или башни? Да, это было похоже на сторожевые готические башни, которые Лилиан видела в Старом Таллинне. Готические башни в Восточном Крыму?! Клубящиеся тучи, бешеные порывы ветра, мгновенный просвет и… От изумления Лилиан даже попятилась назад, к могиле Волошина. Почти на самой вершине Кара-Дага, над отвесными скалами, у подножия которых буйствовало море, стоял замок! Мрачный, суровый, непостижимый, как и весь этот горный массив.
«Но почему? Почему? — в страхе и растерянности думала Лилиан. — Почему я раньше не видела его? Почему никто ничего не говорит в Коктебеле об этом замке?»
Продрогшая насквозь, с мокрыми от дождя волосами, Лилиан стала медленно спускаться вниз, то и дело останавливаясь и глядя в сторону Кара-Дага, который был теперь полностью закрыт тучами. Но по мере приближения к поселку к Лилиан возвращались уверенность и спокойствие. «Это мираж, — подумала она, согревшись от ходьбы, — обыкновенный, заурядный мираж».
Внизу ветра почти не было. Запах полыни, треск кузнечиков, тишина. Длинные желтые кобылки стрекотали вразнобой на солнцепеке и разом замолкали, когда на них набегала тень облака; большие черные мотыльки садились на сухие, высокие стебли травы и покачивались вместе с ними на ветру, словно головки цветов. Пережив кратковременное весеннее буйство, киммерийская степь умирала на исходе августа. Пепельные, землисто-серые, грязно-желтые краски смерти. Предчувствие смерти было естественным состоянием этой земли. Жизнь, пронесшаяся над этими холмами стремительным весенним ураганом, была всего лишь иллюзией, несбыточной мечтой, сновидением.
Присмотревшись, Лилиан заметила среди высохшей, пепельно-серой травы невзрачные лиловые островки. Неужели здесь могло еще что-то цвести? Белесые, пахнущие соленым ветром стебли, сухие и жесткие лепестки… Да, киммерийская степь продолжала цвести!
Лилиан быстро шла к поселку. Она была настолько возбуждена увиденным — или каким-то образом пережитым, — что, не задумываясь, спросила бы у первого встречного, в самом ли деле на Кара-Даге стоит этот замок. Но волошинская дорога была совершенно пустой.
— Все-таки это мираж, — произнесла Лилиан вслух, но никто, кроме кружащих над обрывом чаек, не слышал ее слов.
6
Она сидела на камне у самой воды. Море сверкало в лунном свете. Невероятная, космическая тишина. Бездна, в которую брошены бесчисленные звезды и молчание, и сонные цветы на холмах, и время, и ожидание, и сама Лилиан, обнявшая руками колени и смотрящая на мерцающий морской горизонт. Отчего так прекрасна жизнь? Отчего каждый миг, несущий заостренную до боли красоту, так неподвластен словам? Лишь музыка, лишь молчание могут выразить то, что происходит сейчас. Луна, торжественная и немая. Широкая лунная дорожка, протянувшаяся от ног Лилиан к самому горизонту. Лунный свет. Берег, озаренный мягким сияньем, колеблется вместе с водой, ночная степь вздыхает, далекие холмы беспрестанно меняют свои очертания. Все куда-то движется… Лунный пейзаж, недолговечный, как сновиденье. Серебряная ночь. Лунный свет окутывает Лилиан, пронизывает ее насквозь, становится ее сутью, растворяет ее в себе. Нет! Это она сама, сидящая на берегу, излучает сиянье: этот серебряный мир создан ею самой. Состояние скитания: она теперь везде, а не в какой-то определенной точке пространства, лунный пейзаж стал ее сутью, лунный свет превратился в ее мысль, ее формой стали очертания далеких киммерийских холмов. Там, на горизонте, мерцают огни кораблей. Но Лилиан знает: что-то должно случиться… Словно тонкий, высокий звук, родившийся из тишины и постепенно, на плавном крещендо, доходящий до слуха, на горизонте возникло тускло светящееся облако. Оно медленно двигалось по широкой лунной дорожке. И даже не облако, а какая-то сияющая прозрачность скользила по волнам, непрестанно меняя форму.
