Галина Вайпер - Синяя звезда
Лодка резво подпрыгивала на волнах, чувствительно колотясь днищем об воду. Мы шли вдоль берега, я сквозь щель в воротнике разглядывала горы водорослей на берегу. Похоже, недавно в этих местах был шторм, вон, сколько их выворотило из воды. Зеленовато-серый цвет воды внезапно начал изменяться, стал почти коричневым. Река близко, решила я, и не ошиблась. Ее ревущая вода колотилась о прибрежные валуны, готовая все снести на своем пути. Как она мне не понравилась, эта река… какой противной показалась! Неширокая, с выразительной темной водой, она вызывала ассоциации с несущимся стадом бешеных лошадей.
Лодка на полном ходу пристала к берегу, рядом с устьем этой сумасшедшей речонки. Роман выгрузил меня и ловушки, затащил лодку повыше на маленький песочный пляжик. Потом взял ловушки подмышку, кивнул мне ободряюще, и мы двинулись вверх по течению реки. В общем, если не считать пары валунов, перегораживающих наш путь, идти можно было почти без затруднений. Заросли замерзшей осоки изрядно истоптаны мужиками, видимо, утром, когда они готовили плацдарм.
Минут через пятнадцать мы прибыли на место. Через речушку тянулся трос, натянутый, как струна, на берегу валялась маленькая пластиковая лодка, именуемая мыльницей за то, что больше подходила для хранения мыла, чем для того чтобы использоваться по назначению.
Роман свалил в нее ловушки и заметил:
– Сначала инструктаж. Течение, как видишь, мало способствует нормальной работе. Поэтому делаем так – ты садишься в лодку и сразу же хватаешься за трос. Я спихиваю лодку в воду и заскакиваю сам. Главное, что от тебя требуется – ни на мгновение не выпускать трос из рук. Остальное – как получится. Держи рукавицы, ты что, всерьез собралась хвататься за трос голыми руками?
Я пожала плечами. Да, собиралась. Больше не буду. Натянув брезентовые рукавицы, вцепилась в трос. Сначала все шло в соответствии с предписанным планом. Но с ловушками пришлось порядком намучаться, тонуть они никак не хотели, их выносило течением на поверхность. Пришлось возвращаться на берег, собирать камни, привязывать их к хвосту ловушек. Проковырялись мы долго, ругаясь на чем свет стоит, тем более что тому, кто в данный момент цеплялся за трос, естественным образом казалось, что другой все делает не так, как следует, поэтому ничего и не получается.
В общем, пока мы ковырялись с чертовыми ловушками по очереди, то один, то другой, пока мы смогли их утопить, прошло как минимум часа два. Оказавшись на берегу, я поняла, что носа у меня давно нет, остался один бесчувственный красный фонарь посередине лица. Пальцы превратились в вареные сардельки, считая свое состояние достаточной причиной для того, чтобы перестать сгибаться в принципе. Ноги вроде еще были на месте, но только отчасти, куда делось остальное, особенно та их часть, которая требуется для связи с почвой, было непонятно. Вроде, вот они, перед глазами, а на самом деле их нет. Попрыгав на месте, я решила, что еще не все потеряно, что-то, кажется, от ног еще осталось. В резвом темпе, беспрерывно хлюпая замерзшими носами, мы дунули к лодке, а точнее, к термосу, не утруждая себя никакими разговорами.
В лодке Роман набросил на меня мою запасную куртку, а заодно и свой запасной ватник. В отверстие для носа он воткнул мне исходящую паром крышку термоса. Я вцепилась в почти горячую поверхность, пальцы горько взвыли от боли. Чай оказался со спиртом, я и не заметила спросонья, когда он успел пунш приготовить. Первый же глоток заставил обледенелый желудок вернуться к жизни. Он заинтересованно буркнул и потребовал еще. Горячие волны, распространяющиеся от центра к периферии, привели мой дух или что там у меня в тот момент было за него в самое блаженное состояние. Пальцы даже согласились согнуться ровно настолько, чтобы я могла не только вытащить сигарету из пачки, но и щелкнуть зажигалкой. Обычная или необычная, но все еще жизнь стала почти прекрасной… или совсем прекрасной?
Роман, продолжая регулярно хлюпать длинным замерзшим носом, столкнул лодку в воду, отпихнулся веслом подальше от берега, с мрачной мечтательностью заметив:
– Был бы у меня нос поменьше, в нем бы могло помещаться намного меньше соплей.
Я бы тоже не отказалась иметь нос поменьше из тех же соображений, только куда уж еще, и так почти кнопка? Роман сочувственно спросил:
– Жива? Потерпи немного, скоро согреешься.
Мотор заорал, я спряталась от движущегося воздуха настолько глубоко, что в щель перед носом почти ничего не видела. Да оно мне было и не интересно. Вот размышления на тему, чего бы съесть, хорошо бы погорячей, желательно бы побольше… И выпить тоже совсем бы не повредило, и погорячей… и побольше. Желудочная медитация сработала безотказно, я не успела толком заметить, как мы уже сидели в обнимку с чайником. То есть я с ним сидела в обнимку, в прямом смысле слова. И не хотела им ни с кем делиться.
И только после того как сначала со мной долго дискутировали о пользе для здоровья неразведенного спирта, а потом влили в меня полстакана, хоть и с душевной болью, но разведенного, я согласилась вернуть чайник в общественное пользование. Тарелка макарон с тушенкой влетела в меня, кажется, уже без моего участия. Я еще успела осознать, что мы с Романом движемся в сторону кубрика. Больше я не осознавала ничего, потому что осознавать было некому, не осталось от меня ничего, что могло бы хоть что-нибудь осознать…
* * *Мой безмятежный сон был прерван неожиданным земле… Нет, пардон, постелетрясением. Кровать ходила ходуном, я пулей вылетела из нее, озадаченно обозрела окрестности. Все тихо, корабль не разваливается на куски. И кровать после моего исчезновения из нее моментально успокоилась. Так! Делать ему больше нечего, как только будить меня таким изуверским способом. Сейчас пойду откусывать ему голову!
Впрочем, к тому времени, как я выползла из каюты, мое остервенение прошло, я успокоилась. И словом не обмолвилась Расмусу, хотя на его физиономии было отчетливо нарисовано нетерпеливое желание выяснить мое отношение к происходящему. Но этому клоуну не удалось ничего узнать, за столом мое внимание сразу же было поглощено несчастным Гербертом.
Бедняга и раньше иногда напоминал мне заботливую курицу, старательно опекающую своих цыплят. Сегодня же его скорбь по поводу бросаемого им, тем более не по своей воле, потомства, превзошла все возможные пределы. Он почти плакал, то периодически исчезая из-за стола, когда вспоминал про очередную забытую им в каком-то только ему известном углу нужную вещь, то снова возникая за столом с причитаниями о нашей горькой судьбе без его бдительного присмотра. Наконец решил, что собрал все, что мог, и уселся за столом, обреченно склонив голову.
