Ф. Коттэм - Дом потерянных душ
Он вздохнул. Теперь можно было и возвращаться. Последнее соображение служило прекрасной заменой якобы выкуренной сигарете. Оно было созвучно тому образу крутого мачо, каким его считал Пол Ситон. Мейсон догадывался, что ирландец о нем не слишком высокого мнения, считал его мужланом. Ну и пусть. Мейсон тоже считал, что Ситон ни на что не годится. По крайней мере, в драке. Ситон уже давно выдохся. В этом не было его вины, но тут уж ничего не поделаешь. Ситон был хромой уткой. И теперь им все же придется отправиться в дом Фишера и сразиться с тварью, держащей в плену трех пока еще живых девушек. Им предстояла сверхсложная миссия. Она, конечно, была вызвана необходимостью, но надежд на успех практически не было. В глубине души Мейсон понимал, что это сражение будет поопаснее африканской схватки, из которой он вышел победителем.
Однако слабак напарник беспокоил его куда меньше, чем этот загадочный любитель сигар, Малькольм Коуви. Коуви всезнающий и вездесущий. Коуви увертливый и хитроумный. Мейсона почему-то тревожила эта двойственность. Уже при первом упоминании о Коуви он почувствовал в его имени скрытую угрозу. Не мешало бы расспросить священника об этом человеке. Ситон, при всех его талантах, иногда бывает до ужаса тупым. Зато монсеньор Ласкаль видит — по крайней мере пока — всех насквозь. Мейсон круто развернулся и, задрав голову, некоторое время созерцал уходящую ввысь каменную громаду и затянутую снежной пеленой бездну над ней. Затем он глубоко вдохнул морозного воздуха и пошел назад по своим запорошенным следам.
В библиотеке Мейсона встретили молчанием. Но молчание это было вполне дружеским. Похоже, Ситон и священник догадались, что он вовсе не покурить выходил. Но оба сочли за благо закрыть глаза на этот пустяшный обман.
— Ведь там произошло что-то еще, святой отец? В блиндаже у Уитли произошло что-то такое, о чем вы не стали упоминать.
— Это несущественно, Николас.
— И все же расскажите нам. Знание — сила.
— Вера, сын мой, — улыбнулся Ласкаль, — вот сила.
— И все же.
Камин уже догорал, и в его мягком свете видно было, как изогнулись в усмешке губы священника Выражение его лица говорило о том, что память его пока еще не подводит.
— Его блиндаж был хорошо укреплен. Там были койка, застеленная солдатским одеялом, карточный столик, за которым мы сидели, и два стула. А еще две полки. На одной стояли книги, а на другой — банки с мясными консервами, кофе и та самая бутылка виски. В углу на перевернутом ящике я увидел патефон «Виктрола». При иных обстоятельствах такую обстановку можно было бы назвать уютной. Однако даже если отвлечься от происходящего вокруг, то въедливый запах кордита и порошка от вшей, а также небольшая пробоина в настиле землянки после недавнего минометного обстрела нарушали эту идиллическую картину. И еще. На столе рядом с картами лежал револьвер марки «Уэбли». Без рукояти и с оторванным барабаном. Вероятно, именно с этим револьвером Уитли ходил в бой, когда в него попал снаряд. Теперь револьвер служил некой искалеченной реликвией, молчаливым свидетельством силы взрыва, который ни один смертный не в силах пережить. На фронте, пока шла война, я носил форму капитана. Войдя в блиндаж к Уитли, я первым делом снял накидку. Он не предложил мне раздеться, но я старался тянуть время. Итак, я повесил накидку на крючок, а когда собирался уходить, Уитли даже не удосужился встать, чтобы меня проводить, хотя для офицера его ранга такое проявление вежливости было бы обычным делом. Но он продолжал сидеть, развалясь на стуле. И тут вдруг заиграла «Виктрола».
— А вы запомнили музыку, отец? — спросил Ситон.
— Я сразу же ее узнал. И это несмотря на то, что был просто ошеломлен. Хочу напомнить, что в семнадцатом году патефоны представляли собой весьма примитивные устройства. В любом случае, функцию самозавода тогда еще не придумали.
— Так что это была за музыка?
— Малоизвестное песнопение во славу Всевышнего, сочиненное одним из ватиканских композиторов. Оно получило печальную известность, так как исполнялось последним из здравствующих кастратов.
— Оно звучало нормально?
— Если к кастрату вообще применимо понятие нормальности, — усмехнулся священник. — Впрочем, он успел пропеть всего несколько фраз. Затем мелодию исковеркала синкопа. Я в это время застегивал воротник, делая вид, будто не замечаю мерзкой пародии. Проделки дьявола, знаете ли. И тут хоральное песнопение окончательно уступило место ритму, в котором я сразу же узнал то, на чем помешалась вся Америка. Духовная музыка исполнялась в стиле регтайма.
— Оказывается, вы с дьяволом давние противники, — произнес Мейсон, бросив на Ласкаля многозначительный взгляд.
— Тебе не интересно узнать о своем крещении? — спросил священник, пропустив мимо ушей его замечание.
— Я и так о многом догадываюсь. В те времена, когда мой отец вел торговлю в Африке, вероятно, он увлекся магией. Стал фетишистом. Это очень сильное колдовство. Вот почему купленный им дом на берегу моря в Уитстейбле, вопреки ожиданиям Пола Оттона, не мог стать надежной защитой от посторонних вмешательств. Думаю, именно вы спасли мою душу и, судя по всему, отец был вам за это очень благодарен. Однако вы решили, что он передал мне нечто особенное. Назовем это даром. Очевидно, вы сопровождали меня на протяжении всей жизни. Один лишь Бог знает, на какие пружины вам пришлось нажать, чтобы это осуществить, но факт остается фактом. И скорее всего, случай с кедди был своего рода проверкой. Это вы вызвали меня туда. Чтобы испытать.
— Не я. Ты сам желал этого испытания. И выдержал его.
— Кедди убили пули, святой отец.
— Пули из твоего автомата. Пули не сами по себе расправились с дьяволом. Это сделал ты, Николас.
— Я, конечно, не могу тягаться с Николасом в разгадывании шарад, — вмешался Ситон. — И я не получил столь блестящей подготовки в умении уворачиваться. Поэтому я совершенно не представляю, кто такой Малькольм Коуви. Или какую роль он играет во всей этой истории. Боюсь, вам придется меня просветить.
Ласкаль бросил на него взгляд, и Ситон неожиданно смутился. Очень глупо, но он с самого начала аудиенции завидовал Мейсону из-за того, что священник обращался к Николасу «сын мой». Ласкаль дважды так его назвал. Ситон, как ребенок, обижался за то, что в их общих воспоминаниях ему не было места. И теперь Пол понял, что святой отец увидел обиду, написанную на его лице.
— Клаус Фишер умер в Буэнос-Айресе весной тысяча девятьсот восемьдесят третьего года, — сказал Ласкаль. — Он прожил восемьдесят восемь лет. Это была длинная жизнь. И такой человек вряд ли захочет расстаться с ней добровольно. Тем не менее двенадцать лет назад он все же умер. Как сообщалось, мирно, во сне. Через пять месяцев после его кончины вас навестил в лечебнице человек, по описанию имеющий много сходных черт с Фишером.
