Маргарита Епатко - Ущелье
– Захребетники! – алкоголичка поискала глазами детей. – Нахлебники, наказание мое, – она покачнулась и ухватилась правой рукой за косяк. – Вот гад, меня бросил, а мне вас теперь на себе волочь. Да будьте вы…
– Мама, хватит, – Васька спрыгнул с дерева. – Девчонки итак от страха еле на дереве держатся.
– Поучи меня, – женщина взмахнула рукой, стараясь ударить мальчишку. Не дотянувшись до него, она потеряла равновесие и упала на четвереньки. – Жизнь мою погубили-и-и, – завыла она. – Чтоб вас змеи сожрали-и-и.
Васька попятился. Из коридора за мамкиной спиной, из раскрытых окон старого домика поползли десятки гадов. Вот одна из наиболее быстрых змей, скользнув мимо руки, продолжавшей стоять на четвереньках женщины, подползла к мальчишке. Она подняла плоскую головку и зашипела, готовясь напасть. И в тот же миг тяпка опустилась на тело твари, перерубая его пополам. Еще один взмах и следующая змея судорожно била отрубленным хвостом.
– Зойка, – уводи мальчишку, – крикнул Роман, занося руку для следующего удара.
Запыхавшаяся девушка схватила Ваську за руку.
– Там сестренки и Ванька, – мальчик вышел из ступора от прикосновения теплой руки.
– Где там? – Роман размахивал тяпкой, кроша наступающих гадюк.
Зойка посмотрела туда, куда показывала мальчик и ойкнула. Под яблоней копошился клубок змей. Сплетаясь телами в косу, они норовили забраться по стволу наверх.
– Мама! Мамочка! – заревели от страха девчонки. Глядя на них, зарыдал испуганный Ванька.
– Я сейчас, – Зойка огляделась в поисках брошенных инструментов. Но, похоже, тяпка, которую они подобрали на дорожке от калитки до дома, была единственным подходящим оружием.
– Доченьки мои, – трезвеющая от криков женщина подняла голову от земли. – Кровинушки. Это ж я одна во всем виновата. Не удержала вашего папку. Да будь я проклята, – она попыталась подняться, но все что ей удалось, это сесть на землю.
Змеи замерли, настороженно прислушиваясь к словам женщины и затем, как по команде, бросились в ее сторону.
– Зойка, снимай детей, – Роман отбросил ненужную уже тяпку и подхватил на руки упирающегося Ваську.
Девушка подбежала к дереву, развязывая полотенце, чтобы освободить полуторагодовалого малыша. Катька и Танька сами слезли вниз, продолжая плакать.
– Не смотрите туда, – перегородил сестрам обзор, Роман. – Держите Зойку за руки – уходим. И ты не смотри, – он изо всех сил держал бьющегося в руках восьмилетнего пацана.
– Мама! Мамочка! – Васька старался освободиться из объятий парня, торопливо идущего к калитке. – Мамочка! Не надо! – он изловчился и укусил руку, старавшуюся прижать его голову к плечу.
Взгляд мальчика выхватил открытую настежь дверь и копошащийся клубок змеиных тел у входа. В резком свете луны, они казались причудливыми изломанными тенями, отплясывающими танец смерти.
1840-й годАнтип стоял на поляне рядом с потушенным костром и напряженно вслушивался.
– Чуешь чего? – пробасил Грицко.
– То-то и оно, что ничего, – тяжело вздохнул писарь атаманов. – В ночном лесу всегда зверья полно. А здесь даже филин не ухает.
Словно подтверждая его худшие опасения, тени деревьев под полной луной стали двоиться, потом троиться.
– Что за муть? – Грицко поднял саблю, отброшенную лже-поручиком, с земли.
– Спина к спине, – скомандовал старый вояка Антип. – Продержаться нам надобно, пока Никола с Максимом меч на место не приспособят. Понял?
– А я че? Я ниче, – ухмыльнулся Грицко. – Надо, значит продержимся.
Казаки стали, прикрывая друг друга, посередине поляны, а из леса вокруг выступал туман, обретающий очертания людей. Выпученные глаза, переломанные руки, разбитые головы. Никто из мертвецов, вываливающихся из-за деревьев на поляну, не умер своей смертью.
– С нами крестная сила, – прошептал Антип, видя, как к нему с кривой ухмылкой идет пропавший пару лет назад в таманских плывунах свояк.
– Антип, ты бы отдал меч по добру, – свояк выплюнул вместе со словами комки грязи и тины из горла.
– А ежели не отдам? – осипшим голосом ответил писарь.
– Дурак будешь, – улыбкой лже-драгуна ухмыльнулся свояк, обнажая изъеденные червями десны.
– Дурак я буду, ежели клятву порушу, – Антип без предупреждения взмахнул шашкой, отсекая мертвецу голову.
Тот охнул, оседая на землю кучей вонючей слякоти.
– Вот и поговорили, – занес для удара саблю Грицко, глядя на подступающих к нему призраков.
Волки неслись по ночному лесу. Они слышали шум битвы и боялись не успеть. Дощечки, примотанные веревками к лапам, мешали бежать. Зато спасали от обжигающего жара земли, которая, казалось, плавилась под их шагами.
– Вперед, – скомандовал Исмаил, выскакивая из чащи на поляну.
Оборотень увидел мертвеца с почти отрубленной головой на коленях подбирающегося к отбивающемуся от врагов Грицко и, не раздумывая, прыгнул мороку на спину. Взмах когтистой лапой и голова покатилась к кострищу, а мертвец просыпался прахом на истоптанную траву.
Остальные оборотни в поисках врагов разбежались в разные стороны. Они расшвыривали нападавших, крушили их мощными лапами и челюстями. Да и казаки без устали работали оружием. Не прошло и пяти минут, как на поляне затопленной лужицами грязной воды, заваленной уходящими в землю костями, остались лишь волки и измотанные битвой казаки.
– Чегой-то с ними? – Грицко кивнул на двух волков привалившихся к стволу дерева.
У одного оборотня из обрубка, оставшегося от лапы, бежала кровь. Другой хрипел, заваливаясь на бок. Вывалившиеся из рассеченного живота внутренности дымились на влажной земле. – Я думал таких как вы, ничто не возьмет.
– Не в этом месте, – прорычал Исмаил, глядя на умирающего брата.
– Андрюха, подь сюды, – Антип схватился за грудь, с удивлением глядя на темное, расползающееся на груди, пятно. – Достали, ироды, а я в бою не почуял, – он пошатнулся.
Грицко подхватил писаря, осторожно усаживая его на землю.
– Ты чего, дядька? – он испуганно смотрел в лицо задыхающегося Антипа.
– В кармане правом, – просипел писарь, – записи о походе. Храни вечно. Чую, пригодятся еще.
– Я перевяжу, – Грицко распахнул свитку старика.
Он бросил взгляд на распоротую грудь и, оценив рану, закусил губу. Воздух вырывался из прорубленного легкого, заставляя писаря уже не говорить, а шептать.
– Обещай, что сохранишь записи.
– Обещаю, атаману передам.
– Дурак, – писарь запнулся, собираясь с силами. – Ты сам храни, а попова дочка пусть допишет, что потом было.
– Сделаю, дядька Антип.
– Я тебе не дядька, а писарь атаманов, – Антип последний раз вдохнул непослушный ускользающий воздух и обмяк, опускаясь на землю.
